Маркус уже не дышал. Лежал в алой, быстро буреющей луже, глядя в солнце.

Круз похоронил его на невысоком холме над рекой. В могилу положил мелкашку 5.56. Водрузил крест из пары арматурных прутьев.

Потом переплыл на надутой камере от фуры реку, перегнал паром и уехал на джипе, загрузившись бензином и пивом.

Живых больше не встретил до самой Амазонки. По ней поплыл на моторке, перетащив на нее «браунинг» с джипа и последний ящик пива. И, едва не захлебнувшись в ураганном ливне, прибыл в город Манаус.

Из столицы бразильской Амазонии — непомерно раздутого, грязного, душного города, обсаженного заводами, — трудно уйти или уехать. Из него улетают, уплывают. Дороги из Манауса ведут на север, через сельву к столице сельвы еще горшей, и на юг, через Амазонку, сельву же и пустынную бесконечную степь.

Через степь и лес Круз уже прошел. И хотел на север, чтобы попасть в Венесуэлу, а от нее — туда, где когда-то Круза ждали. По нужде в жизненной цели Круз решил добраться туда. И потому пошел через город Манаус, оставив «браунинг» на моторке.

Манаус населяли мертвые. Больше всего их было у воды. Кости, обрывки, обломки, остатки, лохмотья лежали слоем в полметра, местами больше. Круз давил ботинками черепа. Похоже, либо мертвых несли к воде, либо еще живые сбежались сами. Куда они собирались удирать?

А город остался почти таким, каким был, — минус суета. Тот же почернелый бетон многоэтажек. Асфальт, закопченное стекло, тесные площади, тесные улицы. Никакой зелени. Хоть город — в сердце леса, зелень выдавили за его кольцо. Залили, закатали, стиснули мягкую землю, вбили сваи в речной берег. А мертвая вонь окутала дома и заборы, закрыла от времени.

Город-зомби. Он шевелился. Лязгало, шуршало в скопище покинутых машин. Мелькали огни. В тяжелом, напитанном влагой воздухе рождались голоса — пустые, будто прыгающий по стенам мячик. Круз не выяснял, не искал. Отыскал еду на задворках заваленного костями супермаркета. Завел забытый среди улицы «пахеро». Не желая выезжать в ночь, переночевал на седьмом этаже, натянув растяжку на лестнице. Выходя, спросонья чуть сам ее не сорван. И, выходя, кляня себя сквозь зубы за головотяпство, услышал лязг. Упал, вывернулся — и высадил пол-обоймы «глока» в захлопнутую ветром дверь.

Янки соврали. Индейцы не были иммунными к счастью. По крайней мере, те, чья кровь текла в жилах трех четвертей жителей Манауса. Счастье убило их так же быстро, как и жителей Байи. Много лет спустя лысый старик, крутя ручку настройки протезом, объяснил Крузу, как именно срывается невидимая растяжка в теле, как выдергивает чеку из счастья, мирно дремлющего в крови. И почему банту, тупи-гуарани и прочие племена разной степени тропического умирали быстрее и повальнее тяжко алкогольных шведов.

Бредя сквозь беспокойную смерть Манауса, Круз об этом не думал и не заботился думать. Он решил, что жить нужно, — и потому, продравшись закоулками, выбрался на северное шоссе, на двадцать километров забитое брошенными машинами. За день он протиснул «пахеро» сквозь автозавалы и уехал в лес.

15

Город за тремя поясами мин тоже был беспокоен в смерти. Чихал где-то дизель, вился дымок. Трое прохожих осматривались опасливо, смердела на углу свежая кучка кала. Еще в городе был Григорий Яковлевич, ветхий, в роговых очках. Опираясь на трость, он шел через проспект, глядя на светофоры, смотрел на часы, протискивался в калитку и, упираясь, тянул на себя исполинскую институтскую дверь.

— Он каждый день на работу ходит, — прошептал уважительно Павловский, — мы для него генератор заводим. Компьютеры работают. Сеть сделали, локальную — новости для него выкладываем, как бы из Интернета. Он почитает, потом собирает сотрудников на планерку.