|
— Мне тревожно за него, — сказала Донна, когда они с Шэнноу убирали посуду. — Он боится меня, Донна, я его не виню. — Он ничего не ест, и ему снятся кошмары. — Думается, твой друг Берри прав, и мне следует уехать. Но я боюсь за тебя. Когда я уеду, Флетчер вернется. — Так не уезжай, Йон, останься с нами. — Мне кажется, ты не понимаешь опасности. Я больше не человек, а ходячий кисет, набитый обменными монетами для всякого, кто решит нажиться на мне. Даже сейчас три человека в холмах собираются с духом, чтобы наброситься на меня. — Я не хочу, чтобы ты уезжал, — сказала она. Он протянул руку и ласково погладил ее по щеке. — Хочу я только того, чего хочешь ты, но я знаю, что будет. С этими словами он оставил ее, направился к комнате Эрика и постучал. Мальчик не ответил, и он снова постучал. — Ну? — Это Йон Шэнноу. Можно мне войти? Молчание. А затем: — Ну, хорошо. Эрик лежал на кровати лицом к двери. Он поднял глаза и увидел на Шэнноу рубашку своего отца. Раньше он этого как‑то не заметил. — Можно мне сесть, Эрик? — Можете делать все, что захотите. Как я вам помешаю? — сказал мальчик с горечью. Шэнноу придвинул стул к кровати и повернул его спинкой вперед. — Хочешь поговорить об этом, Эрик? — О чем об этом? — Не знаю, Эрик. Я знаю только, что ты мучаешься. Хочешь поговорить о своем отце? О Флетчере? Обо мне? — По‑моему, мама хотела бы, чтобы меня тут не было, — сказал Эрик, садясь и обхватывая колени руками. — Тогда она могла бы проводить с вами все время. — Она мне этого не говорила. — Вы не нравитесь мистеру Берри. И мне тоже. — Иногда я не нравлюсь самому себе, — сказал Шэнноу. — И тогда я принадлежу к большинству. — Все было хорошо, пока вы не приехали, — сказал Эрик, закусил губу и отвел глаза, удерживая слезы. — Нам с мамой жилось отлично. Она спала здесь, и я не видел страшных снов. И мистер Флетчер был мне друг, и все было отлично. — Я скоро уеду, — негромко сказал Шэнноу, и правда собственных слов была для него, как удар обухом. Вода в пруду успокаивается, рябь исчезает, и все возвращается к тому, что было. — Как прежде, уже не будет, — сказал Эрик, и Шэнноу не возразил ему. — Ты очень разумен, Эрик. Жизнь изменяется — и не всегда к лучшему. То, как человек справляется с этим, показывает, какой он закалки. Я думаю, ты справишься. Потому что ты сильный — сильнее, чем тебе кажется. — Но я не сумею помешать им отобрать наш дом. — Да. — И мистер Флетчер заставит маму жить с ним? — Да, — ответил Шэнноу, сглатывая и отгоняя от себя страшные образы. — Я думаю, вам лучше погодить с отъездом, мистер Шэнноу. — Пожалуй, что так. Было бы очень хорошо, если бы мы стали друзьями, Эрик. — Я не хочу быть вашим другом. — Почему? — Потому что вы отняли у меня мою маму, и теперь я совсем один. — Ты не один, хотя мне и не удастся убедить тебя в этом, несмотря но то, что одиночество я знаю, вероятно, больше, чем кто‑либо в мире. У меня никогда не было друга, Эрик. Когда я был в твоем возрасте, моего отца и мать убили. Некоторое время меня растил наш сосед, Клод Вурроу. Потом и его убили, и с тех пор я всегда один. Я никому не нравлюсь. Я — Иерусалимец, Тень, Губитель разбойников. Где бы я ни был, меня будут ненавидеть и преследовать… или же использовать те, кто «лучше». |
