— Какая же сила может сравниться с нашей выучкой, нашей организованностью, нашей техникой? Никакие варварские танцы не могут тягаться с нашими машинами для тарана. Луций, мне смешно слышать от тебя такое.

— Ты не понимаешь меня, а жаль. Тебе предстоит познать это на собственном опыте, и молись всем богам, римским и варварским, чтобы их власть и благосклонность к тебе имела силу и на туманном Альбионе.

— Я вижу, ты не очень воодушевлён собственными военными подвигами на диких землях.

— Через год-другой я приму тебя в моём доме в Риме и с удовольствием послушаю, как ты делишься с друзьями своими впечатлениями о Британии… Если, конечно, ты вернёшься живым…

— Луций, ты говоришь так, будто меня ожидает там верная смерть, — нахмурился Траян Публий.

— Меня прозвали Длинным Копьём не за размеры копья, а за то, что я хорошо владею им, мой друг, и всегда достаю им врага. Но даже моё мастерство не избавит меня от смерти. Смерть настолько же естественна, насколько естественно рождение. Она — лишь часть жизни. Будь честен перед собой и признайся, что не тоска по форуму, по курии, по лишнему бокалу вина угнетают тебя. Ты тяготишься приближением опасной ситуации, приближением смерти. Ты боишься умереть, так что же теперь делать? Постоянно тосковать? Но разве такая жизнь не всё равно что смерть? Жизнь — как пьеса: не имеет значения, длинна ли она, а имеет значение, хорошо ли сыграна… Помнишь Туллия Марцелина? Ты хорошо знал его, мы вместе провели молодость. Так вот он очень быстро состарился от тяжкого недуга и решил не терзать себя. Туллий подарил рабам по небольшой толике денег и дал всем вольную, после этого ему приготовили горячую ванну, в которую он лёг и вскрыл себе вены…

— Зачем ты мне об этом рассказываешь? Моё дурное настроение не позволяет мне рассуждать сейчас о смерти… Лучше расскажи мне, как там женщины?

— Ты всё такой же, как раньше, Траян. Женское тело не даёт тебе покоя… Что ж, ты встретишь там много красивых женщин. Но они — настоящие дикарки. Они не бреют волосы между ног*, но поверишь ли, мне это нравится. Есть в этой неухоженности нечто очень существенное, по-настоящему природное, что ли…

— Забавно.

Так они беседовали до полудня, когда Луций вдруг посмотрел на солнце и развёл руками:

— Увы, мне пора отправляться в путь. Желаю тебе здравствовать, Траян!

Несколько ночей подряд во сне к Траяну приходил галл. Он ничего не говорил, но взгляд его был выразительнее слов. В глазах его угадывалось всё, что мог увидеть человек за долгую жизнь. Однако, содрогаясь от взора варвара, патриций всё-таки не мог объяснить, что именно открывалось ему за глубиной пронзительных глаз. Он вздрагивал и просыпался, полный испуга.

— Хвала Юпитеру, это лишь сон. И что такого особенного в том бродяге было, что он врезался в мою память? Неужели я настолько труслив, что устрашился его слов по поводу моего будущего, совсем неопределённых слов?

— Предвидение, этот величайший из данных человеку талантов, оборачивается обычно во зло, — вспомнилась ему одна и последних бесед с Валерием Фронтоном. Валерий говорил легко, с улыбкой. — Звери убегают при виде опасностей, а скрывшись от них, больше не испытывают страха. Нас же мучит и будущее и прошедшее, так как память возвращает нас к пережитым мукам страха, а предвидение предвосхищает муки будущие. Помяни моё слово, Траян, что никто не бывает несчастен только от нынешних причин.