|
– Извини, Пер Кэллахэн, но перышко у меня… – К черту твое божественное перышко и к черту твои трусливые советы, – отрезал Пер Кэлла-хэн. Прошел по проходу на плохо гнущихся ногах, сказывался артрит. Не такой старый, как старей-шина Мэнни, гораздо моложе дедушки Тиана (который заявлял, что старше его никого нет от Кальи Локвуд до самого юга), и, однако, он казался старше их обоих. Старше вечности. За это говорили и его глаза, смотревшие на мир из-под шрама на лбу (Залия утверждала, что он сам вырезал этот крест), в которых читалась мудрость веков, и, даже в большей степени, его голос. Хотя он прожил в Калье достаточно долго, чтобы построить церковь своему странному Человеку-Иисусу и обратить в свою веру половину жителей, даже незнакомец никогда бы не принял Пера Кэллахэна за местного. Его инородность проявлялась и в произношении, и во многих словах, которые до него в Калье никто не слышал («уличный жаргон», как он их называл), а знакомые слова обретали в его устах новый смысл. Не вызывало никаких сомнений, он пришел из одного из других миров, о существовании которых постоянно твердили Мэнни, пусть сам никогда об этом не рассказывал, а Калья Брин Стерджис давно уже стала ему домом. И безоговорочное уважение, которым он пользовался, давало ему полное право говорить, когда у него возникало такое желание. И едва ли кто мог оспорить это право, с перышком или без. Пусть и моложе дедушки Тиана, Пер Кэллахэн все равно был Стариком. 4 А теперь он смотрел на мужчин Кальи Брин Стурджес, не удостоив Джорджа Телфорда и взгляда. Перышко поникло в руке Телфорда. Он сел на скамью первого ряда, не отдав его ни Стари-ку, ни Тиану. Кэллахэн начал с одного из жаргонных выражений, но перед ним сидели фермеры, так что объяснений не требовалось. – Это все куриное дерьмо. Он вновь оглядел сидящих перед ним. Многие не решились встретиться с ним взглядом. А мгновение спустя даже Эйзенхарт и Адамс опустили глаза. Оуверхолсер не опустил, но под тяжелым взглядом Старика ранчер как-то сжался, словно чувствуя за собой вину. – Куриное дерьмо, – повторил человек в черном плаще, чеканя каждый слог. Маленький золо-той крестик блестел у него под воротником. На лбу второй крест (Залия верила, что он вырезал его сам, искупая какой-то страшный грех) в свете керосиновых ламп выглядел, как клеймо. – Этот молодой парень не принадлежит к моей пастве, но он прав, и я думаю, что вы все это знаете. Вы знаете это сердцем. Даже вы, мистер Оуверхолсер. И вы, Джордж Телфорд. – Ничего такого я не знаю, – ответил Телфорд, слабым, едва слышным, напрочь потерявшим прежнюю убедительность. – Ложь видна в глазах, вот что сказала бы вам моя мать, – и Кэллахэн сухо ему улыбнулся. Я бы не хотел, что мне вот так улыбались, подумал Тиан, и тут же Старик повернулся к нему. – Нико-гда не слышал, чтобы кто-то мог сказать об этом лучше, чем ты сегодня, мой мальчик. Спасибо, сэй. Тиану удалось поднять руку и выдавить из себя улыбку. Он вдруг превратился в персонажа глупого ярмарочного спектакля, который спасается в самый последний момент благодаря вмеша-тельству сверхъестественной силы. – Я кое-что знаю о трусости, можете мне поверить, – Кэллахэн уже обращался к сидящим на скамьях мужчинам. Поднял правую руку, изуродованную, искривленную, напоминающую сухую ветку, посмотрел на нее, опустил. – Можно сказать, имею личный опыт. Знаю, как одно трусливое решение ведет к другому… третьему… четвертому… и так далее, пока не наступает момент, когда уже слишком поздно давать задний ход, когда уже невозможно что-либо изменить. Мистер Телфорд, уверяю вас, дерево, о котором говорил молодой мистер Джеффордс, не выдуманное. Калья в смер-тельной опасности. Ваши души в смертельной опасности. – Славься Мария, полная благочестия, – воскликнул кто-то с левой стороны прохода, – и Гос-подин наш с тобой. |
