|
Чего же вы здесь сидите?! — Я уже давно написал в Вашингтон, чтобы мне дали назначение. Но правительство, кажется, совсем забыло обо мне. — К черту правительство! Назначьте себя сами. — То есть? — удивился я. — Да так. Запишитесь к нам в партизанский отряд, и мы выберем вас начальником... Я и сам уже думал об этом, но боялся очутиться в положении чужака в хорошо спевшейся компании и потому оставил эту мысль. Записавшемуся уйти было нельзя, и если бы меня не выбрали в офицеры, то пришлось бы идти на войну рядовым. Однако, поговорив с Линкольном, я увидел вещи в новом свете. По его словам, партизаны все были друг другу чужие, так что я имел такие же шансы быть избранным в офицеры, как и всякий другой. — Послушайтесь меня, — говорил Линкольн. — Пойдемте со мной на сборный пункт, там вы сами можете осмотреться. Запишитесь только да выпейте как следует с ребятами — и ставлю связку бобров против шкуры монаха, что вас выберут капитаном всей роты!.. — Хотя бы лейтенантом, — заметил я. — Ни в коем случае, капитан! Брать так брать, а то не стоит рук марать. Лучше вас там капитана нет. Я могу потолковать о вас с нашими партизанами... Но там есть поганая компания — настоящее стадо буйволов! — и, между прочим, один малый из креолов. Он с утра до ночи буянит и фехтует какими-то кухонными вертелами. Я был бы чертовски рад, если бы вы посбавили этому молодцу спеси. Я принял решение. Через полчаса мы уже стояли в огромном арсенальном зале. Это и был сборный пункт добровольцев; почти все они толпились здесь. Быть может, более разношерстной компании никогда не бывало на свете. Казалось, здесь встретились представители всех национальностей, а что до обилия языков, то в этом смысле наше общество могло бы поспорить со строителями вавилонской башни. У дверей стоял стол, и на нем лежал большой лист пергамента, сплошь покрытый подписями. Я взял перо и тоже расписался на листе. Тем самым я потерял свободу: то был лист присяги. «Вот они — мои соперники, кандидаты на капитанское место», — думал я, поглядывая на группу людей, стоявших у стола. Люди эти отличались от прочих сравнительно приличным видом; некоторые из них уже щеголяли в полувоенных костюмах, и у большинства были фуражки с пуговками армейского образца по бокам и лакированными козырьками. — А, Клейли! — воскликнул я, узнав знакомого. То был молодой хлопковод, веселый и расточительный юноша, промотавший все свое состояние. — Галлер, старый приятель! Очень рад вас видеть. Как поживаете? Собираетесь с нами? — Да, я уже подписал. А кто этот человек? — Один креол. Его фамилия Дюброск. Лицо человека, о котором я спрашивал, обратило бы на себя внимание наблюдателя в любой толпе. Красивый правильный овал, обрамленный шапкой волнистых черных волос, круглые черные глаза, черные дуги бровей. Бакенбарды, покрывая щеки, оставляли свободными крупный, энергичный подбородок. Тонкий, мужественный рот, изящные усы, прекрасные ровные зубы ослепительной белизны. Лицо это можно было назвать прекрасным, но красота была особенная — та красота, которая восхищает нас в змее или тигре. Улыбка Дюброска была цинична, глаза — холодны и ясны; в этой ясности было что-то животное — то был блеск не разума, а инстинкта. |
