Белизна, бывшая ниже нее, поднялась у нее над головой, но это не казалось неудобным. Это было похоже на туман.

Теперь я в мелу, как кремень, как обмелок…

Она не знала, как долго пробыла в теплом глубоководье, действительно ли прошло какое-нибудь время или миллионы лет прошли мимо в одну секунду. Она опять почувствовала движение, на сей раз вверх.

Еще больше воспоминаний вливалось в ее ум.

Всегда есть кто-то, кто охраняет границы. Они не решают. Это решено за них. Кто-то должен заботиться. Иногда, они должны бороться. Кто-то должен сказать за тех, кто не может говорить…

Тиффани открыла глаза: она все еще лежала в грязи, и Королева смеялась над ней, и наверху все еще бушевал шторм.

Но она согрелась. Фактически, девочка чувствовала, что она горячая, раскаленная от гнева… гнева за оскорбленную землю, возмущение на свою собственную глупость, гнев на эту красивую тварь, которая только и умела, что манипулировать.

Это… существо пыталось забрать ее мир .

«Все ведьмы эгоистки», — сказала Королева. Но Глубокомыслие Тиффани решило: «Преврати эгоизм в оружие! Сделай все вокруг своим! Сделай своими другие жизни и сны, и надежды! Защити их! Спаси их! Принеси их в овчарню! Поищи их в бурю! Защити от волка! Мои сны! Мой брат! Моя семья! Моя земля! Мой мир! Как смеешь ты пытаться взять все это, когда оно — мое ! У меня есть долг !»

Гнев переливался через край. Тиффани встала, сжимая кулаки, и закричала на бурю, вложив в крик весь гнев, который был в ней.

Молния ударила в землю по обе стороны от нее. И ударила еще раз.

Треск и две собачьи фигуры. Пар валил от их шерсти, и языки синего пламени оторвались от них, когда они встряхнулись. Овчарки внимательно смотрели на Тиффани.

Королева задохнулась и исчезла.

— Вернись, Гром! — закричала Тиффани. — Ко мне, Молния! — и она вспомнила время, когда она носилась по холмам, падала и отдавала все время не те команды, в то время как эти две собаки правильно исполняли то, что надо было сделать…

Две черно-рыжие полосы умчались далеко через торф к облакам.

Они пасли шторм.

Облака запаниковали и рассеялись — по небу носились две кометы, сгоняющие их в кучу. Чудовищные формы корчились и кричали в кипящем небе, но Гром и Молния обработали много отар: случайнай хватка блеснувших, как молния, зубов и рык. Тиффани смотрела вверх, дождь хлестал ей в лицо, а она выкрикивала команды, которые не могла услышать никакая собака.

Толкаясь, грохоча и воя, буря откатилась от холмов к далеким горам, где были глубокие пропасти, которые могли вместить ее.

Тиффани наблюдала, запыхавшаяся и сияющая от триумфа, пока собаки не вернулись и опять не уселись на торфе. А потом она вспомнила кое-что еще: не имело значения, какие  команды она отдавала этим собакам. Это были не ее собаки. Это были рабочие собаки.

Гром и Молния не слушались маленькую девочку.

И собаки не смотрели на нее.

Они смотрели на что-то позади нее.

Она повернулась бы, если бы ей сказали, что позади нее ужасный монстр.

Она повернулась бы, если бы ей сказали, что у него тысяча зубов. Сейчас она не хотела оборачиваться. Заставить себя было самой трудной вещью, которую она когда-либо делала.

Она не боялась того, что могла бы видеть. Она была ужасно, смертельно напугана, испугана до мозга костей тем, что могла бы не увидеть. Она закрыла глаза, в то время как ее ботинки повернули ее назад, а затем после глубокого вдоха открыла их снова.

Был порыв ветра с запахом веселого матросского табака, и овец, и скипидара.

Искрясь в темноте, свет переливался на белом платье пастушки и на всех голубых бантах и серебряных застежках — Бабуля Болит широко улыбалась, раскрасневшись от гордости. В одной руке она держала огромный витой посох, украшенный голубыми лентами.