Изменить размер шрифта - +
Наконец Иоахим спросил:
 - Как тебе понравилась здешняя публика? Я имею в виду наших соседей по столу.
 Ганс Касторп придал себе равнодушно-скептический вид.
 - Ну, - заметил он, - я бы не сказал, что они очень интересны. За другими столами сидят, вероятно, более интересные люди; впрочем, может

быть, только так кажется. Фрау Штер следовало бы вымыть голову, у нее ужасно жирные волосы. А эта Мазурка, или как ее там зовут,

представляется мне довольно-таки глуповатой. Так хихикает, что вечно сует в рот платок.
 Иоахим невольно усмехнулся этому искажению имени.
 - Мазурка? Великолепно! - воскликнул он. - Но ее зовут Маруся, с твоего разрешения - все равно что Мария. Да, она действительно чересчур

шаловлива, - продолжал он, - хотя имела бы все основания быть более серьезной, она очень больна.
 - По ней не скажешь, у нее цветущий вид. Как раз на туберкулезную и слабогрудую она совсем не похожа! - шутливо заметил Ганс Касторп и

бросил двоюродному брату лукаво-многозначительный взгляд; однако Иоахим не ответил ему таким же взглядом. Его загорелое лицо пошло пятнами,

как бывает обычно с загорелыми лицами, когда они бледнеют, и губы как-то горестно скривились; это придало его лицу выражение, которое

почему-то испугало Ганса Касторпа и заставило тотчас переменить тему разговора: он принялся расспрашивать о других больных, причем старался

как можно скорее позабыть и Марусю, и выражение лица своего двоюродного брата. Это ему удалось вполне.
 Оказалось, что англичанку, пившую чай из шиповника, зовут мисс Робинсон. Портниха вовсе не портниха, а учительница кенигсбергской казенной

женской гимназии, вот почему она говорит так правильно. Ее зовут фрейлейн Энгельгарт. Что касается веселой старушки, то и сам Иоахим не

знает, как ее зовут, хотя прожил здесь наверху уже довольно долго. Во всяком случае, она приходится двоюродной бабушкой той молодой девице;

которая ест простоквашу, - старая дама живет с ней в санатории. Но самый больной из всех сидящих за их столом - это доктор Блюменколь, Лео

Блюменколь из Одессы, ну, тот молодой человек с усиками и озабоченным замкнутым лицом. Он здесь наверху уже много лет...
 Тротуар, по которому они теперь шагали, был вполне городским, ибо они вступили на главную улицу этого поистине интернационального

местечка. Им попадались фланирующие курортники, по большей части молодежь: кавалеры в спортивных костюмах и без шляп, дамы - тоже без шляп

и в белых юбках. Звучала русская и английская речь. Справа и слева тянулись нарядные витрины, и Ганс Касторп, чье любопытство упорно

боролось с мучительной усталостью, заставлял себя разглядывать их; он долго простоял перед магазином модной мужской одежды и вынужден был

признать, что выставленные товары - на должной высоте.
 Затем они увидели ротонду с крытой галереей, в которой играл оркестр. Это был курзал. На нескольких теннисных кортах шла игра. Долговязые,

тщательно выбритые юноши в фланелевых брюках с безукоризненно отутюженной складкой, в башмаках на резиновой подошве и в рубашках с

закатанными рукавами играли против загорелых, одетых в белое девушек, которые на бегу подпрыгивали, вытягиваясь в солнечных лучах, чтобы

отбить высоко в воздухе белый, словно меловой, мяч. Аккуратные спортивные площадки были точно осыпаны мучной пылью. Кузены уселись на

свободную скамью, чтобы посмотреть на игру и покритиковать игроков.
 - Ты здесь, вероятно, не играешь? - спросил Ганс Касторп.
 - Мне ведь нельзя, - ответил Иоахим. - Нам велено как можно больше лежать... Сеттембрини уверяет, что мы проводим всю нашу жизнь в

горизонтальном положении, поэтому являемся, так сказать, горизонталами.
Быстрый переход