|
Мы говорили немного о том, что он стал королем, о той радости, которую принесло с собой это событие. А потом я рассказала ему о моем сне, о втором троне, который он сам приказал мне занять. Он слышал меня, но по тому, как он держался, я увидела, что он даже не хочет сделать вид, будто придает моим словам какое‑то значение. Он никак их не прокомментировал, лишь заметил вскользь, что человек может увидеть во сне много всякой всячины. Потом я попросила его позволить мне самой посидеть на троне, на что он ответил, что это невозможно, и мы вышли из зала. Что вы скажете на это, Санибак‑Тастимун?
– Только корональ может сидеть на троне короналя, госпожа. Это древнейшая традиция. – Никто бы не знал об этом, только он и я. У нас с Корсибаром одна плоть, Санибак‑Тастимун. Мы девять месяцев, обвившись вокруг друг друга, прожили в животе матери. Конечно, он мог позволить… – Это было бы кощунством. Не может быть никаких сомнений, он был бы рад позволить вам это, но побоялся, и по очень веским причинам. – Да. Он сам сказал мне насчет кощунства. Но оставим это. Почему же тогда он игнорирует мой сон о втором троне? – Что вы хотите этим сказать, госпожа? – Неужели я не должна иметь никакого властного положения в королевстве? С момента нашего возвращения из Лабиринта об этом не было сказано ни единого слова. Я все та же леди Тизмет и не имею никакого иного титула или ранга; различие лишь в том, что я, в прошлом дочь короналя, являюсь теперь сестрой следующего короналя. Но сама по себе я никто и ничто. И корональ ни разу за это время даже не поинтересовался моим мнением по поводу государственных дел, хотя постоянно советовался со мной в первые несколько дней после того, как пришел к власти. – Возможно, это временное явление? – Нет. Теперь он обращается только к мужчинам из своего окружения. Санибак‑Тастимун, вы когда‑то сказали мне, что на мне есть печать будущего величия. Вы повторили мне эти же слова, когда истолковывали мой сон в Лабиринте. Что мог означать второй трон из моего сна, если не то, что меня ждет высокое положение? Су‑сухирис слушал ее с непроницаемым видом, свойственным существам его расы. – Когда я в Лабиринте истолковывал ваш сон, – сказал он, пристально взглянув на принцессу, – то предупредил вас, что не следует трактовать его слишком буквально. Я сказал, что в создании нового короля может быть не меньше величия, чем в том, чтобы самому носить корону. Ваш брат не был бы сегодня короналем, если бы вы не сыграли ту роль, которая была под силу только вам: убедили его. И вы и я, мы оба знаем об этом. – И это все, что у меня будет? Знание, что я помогла Корсибару взойти на трон, и ничего более? И в моих руках не будет никакой власти, я не буду занимать никакого поста в правительстве? До самого конца жизни – скучать в безделье и утешаться когда‑то сыгранной ролью? – Мы обсуждали все это в Лабиринте, моя госпожа. Вы совершили ряд поступков, значение которых поистине не поддается оценке, и Корсибар стал королем. – Су‑сухирис смотрел на нее спокойно, почти безразлично. – Я просто не знаю, госпожа, что еще сказать вам. – Вы что, потеряли дар речи? Санибак‑Тастимун ответил ей двойной улыбкой, исполненной, как могло показаться, затаенной иронии. – Помогите мне, Санибак‑Тастимун. У меня сильный разум и крепкая воля. Я живу не для того, чтобы быть простым украшением для кого‑то или чего‑то. Я чувствую, что заслуживаю места в новом правительстве. Помогите мне добиться этого. Жест, который сделал су‑сухирис в ответ на эти слова, был равносилен пожатию плечами у человека: он втянул свою длинную раздвоенную шею глубоко в грудную клетку и повернул шестипалые ладони внутрь. Его глаза, напоминающие четыре сверкающих изумруда, стали как никогда непроницаемыми. |
