|
Небо вокруг было синее‑синее, я никогда не видел такого синего неба. И я ошибочно заключил, что знаю причину этой внезапной и неестественной ясности. Раньше я слышал, что такой эффект могут произвести некоторые наркотики, когда ты меньше всего этого ожидаешь, даже спустя годы после их употребления, и эта мысль не вызвала у меня радости. Я ощутил подавляющий стыд. Мне подумалось, что резкий переход из прохладного полумрака на ослепительный свет привел в действие задержавшиеся в моем мозгу химикаты – такое бывает от мелькающего света, – и они повергли меня в короткий, но сбивающий с толку кайф. Вот что я подумал тогда, и до сих пор не исключаю такой возможности.
Мои глаза быстро снова сфокусировались (возможно, правильнее сказать расфокусировались), так что я снова стал видеть как обычно, все потеряло ту особенную четкость линий. Мидж обхватила ладонями мое лицо и с прежней теплой заботой, как мгновение назад, смотрела на меня. – Ты хорошо себя чувствуешь? – спросила она, мягко поглаживая меня руками по щекам. – М‑м‑м, да, пожалуй. Да, прекрасно. – И в самом деле, я чувствовал себя прекрасно: прежнее головокружение, неожиданное обострение восприятия исчезли, не оставив никаких последствий, кроме, разве что, воспоминания. – На минутку нахлынула слабость – наверное, от падения давления на высоте, – пошутил я. – С тобой точно все в порядке? – Да, клянусь, я в полном порядке. Я огляделся, рассматривая комнату, а уже не пейзаж за окном, и присвистнул: – Ничего себе! – Разве не красота, а, Майк? Мидж вся сияла и так широко улыбалась, что ее лицо было готово треснуть надвое. Она отскочила от меня и обежала комнату (конечно, по кругу), закончив свой путь у грубого кирпичного камина. Опершись локтем на каминную полку, она состроила мне рожицу, ее глаза искрились весельем. – Все выглядит совсем иначе, а? – проговорила Мидж. И действительно, все несомненно выглядело иначе. В этой комнате было какое‑то сияние, которое, как я понял, порождалось отражением от закругленных стен беспрепятственно проникающих сюда солнечных лучей. И все же в комнате содержалось что‑то еще – какая‑то живость, жизненная сила, нечто неосязаемое, но тем не менее вполне реальное. «Однако тебе придется открыться этому, – прошептал еле слышный голос где‑то на краю моего сознания. – Ты ЗАХОЧЕШЬ почувствовать это». Возможно, иногда я бываю циничен, но мне тоже знакомы возвышенные чувства, и сама атмосфера той комнаты (в сочетании с энтузиазмом Мидж) каким‑то образом высвободила их. Боже, да, я хотел почувствовать это, я хотел жить в этом месте. Тем не менее другая моя половина спрашивала, будет ли так и зимой, когда солнце затянут дождливые тучи. Исчезнет ли эта внутренняя энергия? Уйдет ли это волшебство – да, тогда впервые у меня в уме возникло это слово, хотя я не совсем осознал его значение. Но тогда мне было не доэ того. Все, что имело какое‑то значение, – это настоящий момент и так внезапно нахлынувшее страстное желание. Я подошел к Мидж и обнял ее так крепко, что она вскрикнула. – Знаешь, это начинает на меня действовать, – сказал я, сам не понимая своих слов. Остальные части коттеджа в некотором роде компенсировали наше радостное возбуждение. В более традиционной соседней комнате мы обнаружили длинную изломанную трещину от пола до самого потолка, а в следующей – плесень на стенах. Маленькая ванная по крайней мере функционировала, но сама ванна покрылась темными пятнами. Лестница поднималась выше, к чердачным комнаткам, имеющим странную форму, поскольку они находились под самой крышей; маленькие окошки обеспечивали там кое‑какое освещение. Впрочем, потолки здесь были в порядке, и на чердак вел люк. |
