* * *

Удача не покинула киммерийца и его пленника, когда они упали. Они приземлились на песок. Пленник оказался наверху, а ребра Конана защищала броня твердых, как железо, мускулов. К тому же киммериец обладал таким умением прыгать и падать, какому позавидовал бы и ярмарочный акробат.

Падение все ж таки вышибло из него дух, и на ноги Конан встал не сразу. К счастью, его пленник едва дышал от страха. Бородач попытался сбежать только тогда, когда Конан уже достаточно оправился, чтобы помешать этому, твердо стиснув массивной ручищей лодыжку воина.

Бородач выругался и раскрыл было рот, собираясь завопить, а затем, похоже, в первый раз разглядел, кто его противник. Рот его остался раскрытым, потом он пробормотал нечто вроде:

— Ты… не… воин гирумги?

Говорил он на туранском, но на столь невнятном диалекте, что Конан не был уверен в том, что правильно понял его слова.

— Я не гирумги, — ответил ему Конан по-турански и тщательно выговаривал каждое слово, словно он беседовал с ребенком. — Я не желаю тебе зла, равно как и все мои друзья. Идем со мной.

Бородач, похоже, не понял смысла слов, но тон и жесты киммерийца в достаточной мере донесли до него смысл сказанного. К тому же этот воин был низкорослым и тощим даже для дикаря из пустыни. Киммериец мог бы нести под мышкой человека таких размеров, но бородач, похоже, предпочитал идти сам на своих двоих.

Конан и его пленник торопливо вернулись в укрытие. Засевший наверху враг, казалось, занят, состязаясь в крике. Конан же предпочитал снова присоединиться к своим воинам, прежде чем крики опять перейдут в стрельбу. Что же касается неприятелей, засевших ниже по склону, то местность была против них. То, что они не наступали, являлось для Конана еще одной тайной.

Битва и так получалась достаточно странной, даже если бы дикари вели себя так, как им полагалось, когда они этого не делали, один бог мог понять, что же на самом деле происходит.

Не имей киммериец никаких обязательств перед товарищами, он воспользовался бы замешательством врага, чтобы удрать. Однако когда от твоих поступков зависят жизни других…

Фарад первым приветствовал Конана и быстро показал на пещеру с низким потолком, вход в которую туранцы откопали, пока Конан добывал языка. Пещера оказалась неглубокой и вряд ли представляла собой хорошее место для последнего боя. В ней не было ни родника, ни ключа… Хотя на эту битву хватит единственного бурдюка с водой, который остался у воинов Конана.

— Никто больше не нападал? — спросил киммериец.

— Разве были бы мы здесь, если бы случилась хоть одна атака? Кто этот постаревший мальчик?

Бородач снова понял скорее тон Фарада, чем смысл слов афгула, и выхватил кинжал. Конан быстро вышиб оружие из его руки, а затем поднял клинок и заткнул его себе за пояс.

— Тебе повезло, что ты жив, — сказал он пленному. — Я оставлю этот ножичек себе, пока ты не расскажешь нам, что происходит там, наверху. Почему ты боишься гирумги?

Бородач забалаболил. Конан с трудом понимал речь своего пленника. Он нашел больше смысла в рассказе бородача, когда вспомнил, что гирумги были одним из самых могущественных племен пустыни.

Прежде чем бородач закончил свои объяснения, Конан услыхал, что крики на вершине склона стихают. А когда воцарилась тишина, ему показалось, что ой услышал пение туранских боевых рогов, но настолько далекое, что было невозможно сказать, не вытворяет ли это стонущий среди скал ветер пустыни.

Конан сделал Фараду знак: «Готовься к атаке», Фарад кивнул и развязал пояс, чтобы связать им руки пленнику. Бородач закатил глаза к небу так, что остались видны только белки.

Конан внимательно посмотрел на пленного воина:

— Он перережет тебе глотку, если ты не подчинишься, и я не стану ему мешать.