Рассудив так, киммериец не принял в расчет Фарада. Когда Конан, спешившись, проскользнул между часовыми-афгулами, собираясь исчезнуть в облаках песчаной пыли, он обнаружил, что на камне рядом с ним, скрестив ноги, сидит Фарад.

— Я чуть не перерезал тебе горло, приняв за врага, — резко бросил ему Конан.

— Разве это было бы хорошей платой за мою преданность? — невинно посмотрел на него афгул.

— Ты проявляешь преданность или хочешь уподобиться вши в набедренной повязке?

— Нам показалось, что тебе не следует отправляться на разведку одному. Кто поможет тебе, если ты подвернешь ногу или разобьешь себе голову.

— Разобьют здесь скорее всего не мою голову, друг мой.

— Поэтому мы бросили жребий, кому выпадет честь идти с тобой, — не дрогнув, продолжал Фарад с совершенно невозмутимым лицом.

— Использовав, конечно, в качестве жребия твои игральные кости? — уточнил Конан. Он невольно улыбнулся, тронутый решительностью Фарада.

— Конечно. Но я ж не тот, кто оставляет слишком много на волю случая.

— Тогда пошли. Если б мне так уж требовалось идти одному, я мог бы отослать тебя. Но нам обоим никак не удастся успокоить Хезаля и его людей, если те прознают о нашем плане.

Конан спрыгнул с камня, Фарад последовал за ним, и они бок о бок нырнули в бурю.

На равнине буря ослепляла и душила любого путешественника, который не нашел себе убежища. Прежде чем Конан и Фарад преодолели половину расстояния до аванпостов неизвестного отряда, им пришлось, чтобы и дальше свободно дышать, обмотать тканью все лицо, оставив лишь узкую щелочку для глаз.

Конан слыхал о племенах в Кхитае, обладавших искусством делать маски из воздушных пузырей таинственных рыб, прозрачные и все же достаточно прочные, чтобы выдержать песчаные бури их пустынь. Киммериец не хотел очутиться в Кхитае, но пообещал себе, что, если ему когда-нибудь доведется побывать в этой далекой стране, он обязательно нанесет визит племенам пустынь и позаимствует у них такую маску.

Варвар достаточно долго прожил в пустынях, чтобы знать, как изучать окружающую местность, никогда не поворачиваясь лицом против ветра, и как защитить глаза пальцами, когда не остается иного выбора. Но сегодня Конану не грозила опасность ослепнуть на солнце!

Местность стала сильно пересеченной. Даже без песчаной бури цепочке часовых пришлось бы стоять почти вплотную друг к другу, чтобы охранять устроившийся на отдых отряд. Гирумги теперь находились на расстоянии броска копья, и лишь один из них, похоже, стоял на посту.

Часовой носил головной убор гирумги, два длинных кинжала висели у него за поясом, рядом с небольшой сумкой. И он, судя по выражению лица, испытывал полнейшее отвращение к обязанностям часового.

Более того, этот часовой проводил большую часть своего времени, прячась за камнем от порывов ветра. А где он высовывался из укрытия, то смотрел больше назад, чем вперед. Он вел себя так, словно ожидал, что враги появятся из его собственного лагеря, а не из лежащей перед ним низины.

Конан уже готов был взять часового в плен, но Фарад увидел слабости дикаря так же быстро, как и киммериец, а ударил и того быстрее. Пригнувшись достаточно низко, чтобы его скрывал камень, Фарад незамеченным подкрался к часовому на расстояние вытянутой руки. Тут часовой то ли увидел, то ли услышал что-то, глаза у него расширились — а затем расширились еще больше, когда брошенный Фарадом кинжал вонзился в горло караульного.

Конан склонился над павшим. Нанесенный ветром песок тут же засыпал лужу крови.

— Я хотел без шума взять его в плен.

— А я все сделал бесшумно. Во всяком случае шумел меньше, чем ты, подбираясь ко мне.