ну и, наконец, заделался егерем в одном охотничьем заказнике --

двести камэ от Питера в сторону Кингисеппа.

Встретились мы как-то с Брундасовым на Балтийском вокзале, попили

пивка без всяких там новомодных пенообразователей, оставили

желтые пис-письмена на заборе. Ну и пригласил меня Колян к себе

на каникулы.

Я жил в сарайчике, а Гиреев занимал двухэтажный обсаженный цветами

коттедж.  Иногда я так уставал от отдыха, что помогал Кольке по

хозяйству в знак признательности за приют.

И по ходу дела ошивался неподалеку от Филиппа Михайловича.

Телохранитель гиреевский чуть было меня не попер в шею, но хозяин

милостиво махнул рукой -- пусть-де остается, лишняя человеческая

морда в этой лесной глуши не повредит.

Колян в классическом советском стиле перед значительным

товарищем холуйствовал, скалился шуткам, подносил-уносил -- за

что я его, конечно, не виню.  Да и мне помаленьку приходилось.

Но главное мое назначение оказалось в другом.

На отдыхе кроме развлекательной стрельбы, приятной баньки,

шашлычков, грибочков Филипп Михайлович уважал кое-что еще.  А

именно монологи.  Свои, конечно.  Мы с Колей представляли из

себя необходимую в таких случаях аудиторию.

Вечерком поваляется Филипп Михайлович с какой-нибудь длинноногой

представительницей кабаре у себя в спальне, а потом в шлафроке

спускается в гостиную. Без девушки.  В гостиной мы уж наготове,

причесанные и умытые.

И рассуждает он на разные темы среди мореного дуба, подергивая

щипчиками красноглазые угольки в камине.

Передо мной и егерем Колькой оживало детство Гиреева, проведенное

с больным животиком на горшке, юность Гиреева, потраченная к хрену

собачьему, если точнее на БАМе, его молодость, когда подбирал он

клавиши к людям в комитетах комсомола, и зрелость, в которой

научился использовать ближних и дальних, как воздух и воду.

После десятой рюмки скотча (хаф-на-хаф с содовой) Филипп

Михайлович окончательно светлел ликом и рассказывал о тайне

власти.  Не только своей, а власти вообще, от Цезаря до наших

дней.

И получалось, верь не верь, что никакой власти в помине

нет. А есть эволюция.

И кто на самом деле царь природы, кто выиграл от

эволюции? Лев или орел? Фига с два. Лев еле ноги тянет, орел

общипанный лежит. Выиграл глист, печеночный сосальщик, бычий

цепень -- слепой безрукий и безногий паразит, который однако

неистребим.

Мы -- люди, тигры, львы и прочие гордые создания -- ищем жрачку,

партнершу, квартиру, бьемся за них, бегаем, лазаем, стреляем,

а червь -- он там, внутри нас, он спокойненько

сосет.  Сосет и размножается.

Получалось, по Гирееву, что венец творения --

именно этот самый паразит, а не Эйнштейн и Нильс Бор. Именно

червяк-паразит властвует над нами, а не наоборот.

Где-то после четырнадцатой рюмки важная персона, однако,

мрачнела, разоблачалась до трусов, затем выдавал тайну тайн.

Знает он, что на свете скоро появится сверхпаразит, который не

не только нашу пищу отсасывать будет, но и многое другое.  И

он боится, что этот сверхпаразит выбьется из-под всякого

контроля и ОВЛАДЕЕТ ВСЕЙ ЗЕМЛЕЙ.

Понемногу затухало бормотание; лицо, превратившееся в

морду, растекалось по ковру. Важного человека, дошедшего до

момента истины, Коля и телохранитель споласкивали водой и,

обтерев насухо, несли в койку.