этом падение не закончилось. С полом что-то случилось.  Воропаев

куда-то провалился снова, но потом будто резиновые ленты

затормозили его, и, совсем застопорив, даже подбросили вверх. В

итоге он опустился на что-то мягкое, пружинистое, похожее этими

качествами на диван.

Воропаев отдыхал недолго, потому что заметил, рука его не лежит

на месте, кто-то теребит ее. Бомж мысленно обделался от страха

несколько раз (физически уже было никак), но чуток успокоился,

заметив, что заигрывания с его рукой отчего-то затягиваются.

Глаза его привыкли к мраку, слабо разжиженному светом, он даже

разобрал очертания червяги, который, видимо, забавлялся с

конечностью прежде, чем ее оттяпать. Прослеживаемый в характере

хищника садизм вызвал ответное остервенение человека. С воплем:

"Жри всерьез или вали отсюда" резанул он вражину острым краем

неразлучной консервной банки крест-накрест -- под передним

члеником.

Несколько капель освежило лицо и губы бомжа, а животное

булькнуло и неожиданно затихло. Капли были вкусные и

спровоцировали бурление в животе.  Воропаев, поддавшись

инстинкту поедания братьев меньших, навалился на затихшую тушку,

содрал несколько панцирных колец, которые на удивление легко

поддались, и дикарски впился в мякоть. Она была похожа, даже при

очень быстром сжирании, на смесь осетрины и индюшатины, причем

вареной.

Андрей Иванович хавал (иными словами не назовешь) и откидывался,

засыпая; отдремав, снова хавал. И так далее, в этой же

незамысловатой последовательности.

В один прекрасный момент он обнаружил, что от благородного по

гастрономическим и моральным качествам животного осталось только

несколько панцирных колец, какие-то трубочки и усики. К этому

праздничному событию острота Воропаевского зрения увеличилась

настолько, что он ясно различал себя и обстановку вокруг.

Бомж теперь был сыт, доволен и больше похож на человека.

Физиономия, ранее напоминавшая взъерошенную воблу, перестала

шелушиться, там и сям уже не болело, затянулись нарывы в разных

частях тела, ушли в темное прошлое чирьи.

Обиталищем Воропаева была яйцевидная полость с жесткими, но

теплыми стенками. Пол скрывало что-то похожее на обрезки лент и

веревок. Эластичные тросы пробегали помещение вдоль и поперек,

уходили вверх, к круглой дыре в потолке -- там, очевидно, был

вход-выход. К большой полости примыкало и несколько пещерок

помельче.

Одна смахивала на камеру хранения. В ней на полочках

подрагивали мягкие комочки. А вот в другой, более студеной, в

ячейках вылеживалась густая золотистая масса. Воропаев, которому

отступать было некуда, макнул в это добро грязный палец и

тщательно его облизал. Вкусно...

Набрав полную консервную банку необычной вкуснятины, Воропаев

вернулся в главную полость, горделиво прозванную им "гостиной",

уселся по-турецки на полу и стал, часто купая палец в еде,

рассуждать о сытной будущности. Неожиданно поток мечты был

прерван хрустом и треском. Воропаев вскочил -- силы уже

накопились -- и подумал, что придется сейчас давать за все

ответ.

Бомж ухватился за первый попавшийся трос и попробовал

ускользнуть из объятий зла, но тот не выдержал приращенного

жратвой веса и лопнул.  Воропаев рухнул вниз, как

прыгун-неудачник, с проклятьем на устах.

Тем временем, в духе наихудших предчувствий, кусок стены

вылетел, пустив легкую пыль, и в проем один за другим вползли

пятеро.

Червяги обнюхали шелуху, оставшуюся на память от их товарища, и

встали полукругом напротив вжавшегося в угол Воропаева, как бы

для зачтения приговора.