– Она такая всегда открытая девочка была, а теперь как будто в танке. Начнет только что-то говорить и сразу закрывается: «ой, теть Люб, ну не могу я тебе сказать». Поняла только, что с парнем, что ли, поссорилась и теперь не хочет домой возвращаться.

– И как же она думает-то? – спросил Сергей, немало заинтересованный.

– Да вот, поехала на «Красный Богатырь», в Богородское, устраиваться. Я ей: что ты дурью-то маешься, хочешь начать пылью дышать – устраивайся к матери. А она: не хочу, мол.

– Она же учиться хотела? В вуз поступать.

Тетка Любовь только ручкой махнула:

– Сереженька, голубчик, что мы с вами растабарываем. Сто раз передумает. Жива-здорова – и то хорошо.

– Это вы очень точно подметили, – искренне согласился Акимов. – Стало быть, она приедет скоро?

Люба глянула на часы:

– Да уж, думаю, скоро. Что там, на трамвае недалеко. Да вы подождите ее, поговорите, может, одумается. Мне ж тоже нет резону с Веркой еще больше ссориться…

– Да, Люба, а чего ж матери-то не сообщили?

– Так запретила Ольга. Да и мне неловко, Верка-то со мной не рвется общаться, – в ее голосе прозвучала обида. – Небось стесняется…

– Чего это?

– Вдовы вертухая. Муж у меня в «Матросской тишине» трудился…

– Ну это, конечно, зря, – признал Акимов. – Что за слова такие?

– Вот и я говорила, да ей не разъяснишь… еще щец?

* * *

Выяснив, что Вакарчук вернулся с соревнований один (а до того торчал на платформе, обнимаясь с Ольгой, а она, зараза, и не шибко против была, о чем Филипповна под большим секретом поведала Антонине Михайловне, убедившись, что ее хорошо слышно), Николай скоротал ночь, колотя подушку и скрежеща зубами. И ранним утром, умудрившись выбраться из дома незамеченным, поспешил к флигелю. Физрук как раз собирался: уложив и защелкнув свой желтый чемодан, уже наматывал свое дурацкое кашне и прилаживал на безжалостно приглаженные кудри кепку.

Потом, обдумывая свои поступки, Коля с конфузом спрашивал себя: почему ты так был уверен, что Вакарчук обязательно отправляется к Ольге? Тогда даже мысли такой не возникло. Куда ж еще-то?

«Строит из себя, щеголь хренов. Ну давай, упаковывайся, электричка скоро. Будь спокоен, я с тебя глаз не спущу…»

Однако физрук и не беспокоился. Собравшись, он отправился в путь, шел быстро, прямиком на станцию, так что Кольке пришлось поспешать, чтобы не отставать, продолжая оставаться незамеченным, а для этого пришлось скакать по обочинам за кустами.

Охота была изображать пинкертона! Следить за Вакарчуком было проще простого: он смотрел прямо, по сторонам не оглядывался, ни с кем не заговаривал, вошел в электричку, уселся на свободное место и открыл книгу. Колька обосновался в тамбуре, не выпуская из виду белое кашне и кепку. Народ прибывал и прибывал, и вскоре уже Колька потерял объект своего наблюдения, поэтому принялся прорываться поближе, несмотря на ругань, протесты и тычки. Кепка и кашне снова появились в поле зрения – по всей видимости, электричка приближалась к нужной платформе, на окраине Сокольников Герман пробирался к выходу. Людской поток, подхватив, вынес его в переднюю дверь вагона, Кольку – в заднюю. Народу было много, в такой толпе спокойно можно было продолжать наблюдение.

Вакарчук уверенно шел вдоль по дороге, постепенно публика рассасывалась, и очень скоро за ним следовал один только Колька, держась на безопасном расстоянии. Фонари, впрочем, если и горели, то через один, поэтому можно было не опасаться быть обнаруженным.