Я обнаружил там остатки китайской еды, которые следовало бы назвать скорее останками. До них нельзя было дотронуться и палочкой длиной в десять футов. Я поджарил в тостере пару английских булочек (они совсем зачерствели) и намазал их арахисовым маслом, а сверху еще джемом (масло прогоркло). А потом запил их двумя чашками черного растворимого кофе (молоко находилось просто в неописуемом состоянии). Настанет день, думал я, и все это уйдет в прошлое. Забудется, и я снова стану есть нормальную еду: сытные завтраки в кафе, внесезонные этнические ланчи с Кэролайн, хорошие ужины в хороших ресторанах. Нынешняя моя жизнь, похоже, целиком свелась к перехватыванию каких-то кусков на ходу, скудным воровским ланчам в чужих кухнях и за чужими столами, а также к попкорну в качестве главного и единственного блюда по вечерам. Впрочем, одежда с меня пока что не сваливалась, хотя и не слишком плотно облегала, так что ничего катастрофического вроде бы не наблюдалось. И однако как славно было бы поесть наконец по-человечески.

Я допил последние капли кофе, сполоснул чашку с блюдцем в раковине и снова принялся за работу.

В конце концов я окончательно изнемог и решил сделать несколько звонков. Уселся в кожаное кресло, вытянул ноги и положил их на оттоманку, поднес трубку к уху — и передумал. Черт его знает, а может, в этот аппарат успели вставить штуковину, определяющую, откуда звонят и кому. И потом, как я могу быть уверен, что ни один из тех людей, кому я собрался звонить, не узнает номер телефона Хьюго Кэндлмаса?

Нет, рисковать нельзя. Я ведь сохранил печати нью-йоркской полиции в целости. Я воздержался от сомнительных цыплят из «Дженерал Чоу Чикен». Так стоит ли после этого испытывать на своей шкуре современные коммуникационные технологии?

И я выбрался из квартиры Кэндлмаса чистым и незапятнанным, не оставив никаких следов своего пребывания, кроме арахисового масла и джема, целостность которых несколько нарушил, да отпечатков пальцев (некоторые из них я, правда, стер, но не слишком при этом надрывался — все возможные отпечатки пальцев с места преступления ведь уже сняты). Чтобы защитить квартиру от вторжения разных нежелательных элементов, я вырезал прямоугольник из куска упаковочного картона, обернул его пластиковым пакетом, изъятым из кухонного буфета, и, прихватив с собой вместе с рулоном липкой ленты, выбрался на пожарную лестницу. Плотно притворил створки окна, сунул руку в отверстие и запер его изнутри, затем вытащил руку, заложил отверстие куском картона и закрепил лентой. А потом быстро и бесшумно спустился мимо окон мистера Гирхардта и снова оказался в квартире Лерманов.

Ситуация значительно осложнилась бы, успей их постоялец вернуться за тот промежуток времени, что я провел наверху, но этого не случилось. Я затворил за собой окно, передвинул на место горшок с желто-зеленым растением — горшок совершенно определенно роквудский! — и направился к телефону в гостиной, откуда можно было держать под наблюдением входную дверь.

И сделал ряд необходимых звонков.

Покончив с этим, я вознаградил себя небольшим турне по квартире. Если не считать массивного чиппендейловского комода и одного встроенного шкафа, которые Лерманы освободили для своего постояльца, все их пожитки остались на своих местах. И я просто глазел на их вещи, оставив все нетронутым, и был куда осмотрительнее в плане отпечатков пальцев, нежели в квартире двумя этажами выше.

Холодильника я не открывал.

А затем наконец выбрался из квартиры, аккуратно запер за собой дверь и вышел из подъезда без всяких приключений. Слепая дама с первого этажа, должно быть, слышала, как я сбегал по ступеням, соседи из дома напротив, возможно, видели, как я выходил из подъезда, а может, даже заметили, как я в него входил несколько часов назад, но я не дал им ни малейшего повода заподозрить неладное.