Потом несли венки, и траурные ленты,

И мертвые цветы через больничный двор.

Я помню, как нога скользила по суглинку,

И кто то крышку нес, кумач слегка примяв,

И шарканье шагов, и говор под сурдинку,

И желтизну щеки сквозь зарево румян.

Я слышала, как шел кладбищенский автобус,

Как падала земля на гроб из под лопат,

И мерный шум дождя, и тишины особость,

И хрупкий шорох лент, и кашель невпопад.

Я помню узкий дом, и стол со всякой снедью,

Я помню все слова и даже верю им,

Но все они никак не связаны со смертью,

И только для живых нужны они живым.

И только для живых окрашены ограды,

И только для живых посажены цветы,

А мертвым все равно, им ничего не надо:

Ни слез, ни похорон, ни прочей суеты.

И вовсе ни к чему хранить детали эти,

Таскать их за собой и знать наперечет:

Они не объяснят, что мамы нет на свете,

Что писем от меня она уже не ждет.

1966

* * *

Мудрая стерва природа

Предусмотрела заранее

Для продолжения рода

Влечение и желание.

Хитрая матерь живого

Скрепила вечной печатью:

Муж да сольется с женою

В радостном акте зачатья.

Мгновения сладкой истомы

Пройдут через двадцать инстанций,

И ломкие хромосомы

Сплетутся в любовном танце.

И в память о кратком миге,

Пойманные с поличным,

За радости в этом мире

Уплатите вы наличными.

Заплатите утренней рвотой,

Попранием всех традиций

И прерванной жизнью короткой,

Которая не родится.

Над смертью пройдете по кромке

Крахмальных тугих косынок,

И алые сгустки крови

На белых чулках застынут.

И, лед прижимая к подошвам,

Увидите, как в ожидании

Склоняются над подушкой

Влечение и желание.

1964–1967

* * *

Я тридцать лет живу среди людей.

Обзавожусь врагами и судьбой.

Я скоро высшей властью овладею,

Неоспоримой властью над собой.

И перед каждым взлетом или спуском,

Пустые сантименты преступя,

Я овладею истинным искусством –

Умением обманывать себя.

Я утаю от сердца дорогое

И прочную основу обрету,

Я за версту учую запах горя

И стороною горе обойду.

Границы памяти я до предела сдвину

И разум на подмогу призову,

Я стану до того неуязвимой,

Что даже смерть свою переживу.

1964

* * *

Не слишком ли ты многого

Требуешь, поэзия?

Конечно, – богу богово,

А кесарево – кесарю,

Конечно, глупой клятвой я

Сама замкнула круг,

И тяжела рука твоя

И норов слишком крут.

Ты – прорва ненасытная,

Которой мало почестей,

Ломай меня, меси меня,

Испытывай на прочность.

Присваивай часы мои,

Не оставляй ни крохи,

Ты – прорва ненасытная,

Которой мало крови!

Ты хочешь вскрыть мне вены,

Сорвать замки и ставни,

Разведать сокровенное

И явным сделать тайное.

И все смести булыжной

Карающей лавиною,

Чтоб отвернулись ближние

И прокляли любимые.

Тогда мой дом без кровли

Ты выставишь зевакам,

А труп мой обескровленный

Ты выбросишь собакам!

1964

* * *

Судьба моя в руках стихов моих,

Но не найти ее среди стихов:

Следы ее на сотнях мостовых

Затерты миллионами шагов,

Затоплены потоком легковых,

Затоптаны толпой грузовиков.