Джейн стала частью этого «вторжения» и шума на продолжении последней осени и баскетбольного сезона. Майк участвовал в каждой игре. Один из «Голиафов» переломал себе лодыжку, и на долю Майка выпало его заменить. Он мог опустить глаза, забросив очередной мяч в корзину, и Джейн тут же начинала прыгать в радостном триумфе. Пять девочек группы поддержки, как обычно, были на трибунах, и иногда я не мог выделить ее среди других.

Снег пошел рано, и по выходным, а иногда и по вечерам обычных дней они уходили на каток или в лес, чтобы прокатиться на коньках или на лыжах. «Молодые почем зря тратят силу», — как-то сказал я Элли. Майк провалил контрольную по алгебре, и к нам домой пришла предупредительная открытка.

«Нужно поговорить с ним», — сказала Элли.

Что я и сделал. Он пообещал быстро улучшить свои оценки также и по другим предметам. «Что ты думаешь о Джейн, Па?» — спросил он. — «Ты ничего в ней не находишь?»

— Именно сейчас я бы предпочел поговорить об алгебре, Майк.

— Знаю, знаю, — сказал он, вздыхая. — И знаю, что ты обвиняешь Джейн в моих плохих отметках, и тебе не нравится то, что провожу с нею все свое время. Возможно, где-то я напортачил, но она не имеет никакого отношения к контрольной по алгебре.

— Я ее не виню, — ответил я. — Она — приятная девушка, Майк, но в твоей жизни она лишь на время. Сегодня — тут, а завтра — там. Но вот твои отметки будут важны для тебя в будущем — для колледжа, университета. Ты не можешь позволить себе так пренебрегать учебой.

— Она — не на время, Па. Я полагаю, что она — сегодня здесь, и завтра она никуда не денется.

— Как долго продолжаются ваши отношения?

— Четыре месяца и три дня, — сказал он.

— Для тебя — это рекорд, не так ли? — спросил я.

— Она ведет счет дням, — сказал он. — И напоминает мне об этом каждый день, — не смотря на то, что мы тесно сидели рядом, он внезапно оказался где-то далеко. — Джейн. Она — больше, чем другие…

Я позволил Майку не объясняться по поводу алгебры. Сам, ничего не говоря, просто кивал, слушая его замечания о Джейн.

У меня однажды была возможность увидеть ее глазами Майка, когда она пришла как-то в воскресенье. У нее на голове была шапка, глаза блестели, она нерешительно улыбнулась и сказала: «Хай, мистер Крофт».

Я перестал бороться с газетой, позволив ее листам беспорядочно упасть на пол.

— Можно войти? — спросила она.

Мы никогда не обменивались словами более чем в приветствии. Я наблюдал за ней, за тем как она вошла в дом и села на пол в позу Будды. Ее длинные волосы светились от чистоты. Когда она откинула их назад, то ее лоб открылся, обнажив прыщики — созвездие боли. Это, пожалуй, было единственным, что делало ее более похожим на человека, нежели на модель для демонстрации шампуни из телевизионной рекламы. В возрасте Майка я бы ослеп от одного блеска ее волос.

— Ладно, — наконец, сказал я, заметив, что у нее в руке какой-то сверток.

— Вау! — произнесла она, втягивая слово, словно воздух при вздохе. — Мистер Крофт, я знаю, что не должна вас беспокоить, но…

Я попытался скрыть свой собственный вздох: мне было ясно, что ей было надо.