И нет никакого способа уклониться от нескольких недель отрицательной прессы. Обвинения запоминает каждый. Опровержений никто не помнит. Такова человеческая натура. Если вас обвинили, то потом тяжело вернуться к норме. Стало страшновато, у меня возникло очень гнусное ощущение. Въезжая на автостоянку возле физического факультета УЮК, я был поглощен собственными мыслями, когда снова зазвонил телефон. Это был помощник шефа Олсон. «Питер?»

«Да, сэр.»

«Уже почти десять. Думаю, тебе пора быть здесь и положить ленты на стол. Ты мне обещал.»

«У меня затруднения с копированием.»

«Ты этим занят?»

«Конечно. А в чем дело?»

«Потому что из звонков, полученных мною, следует, что ты не бросил свое расследование», сказал Джим Олсон. «За протекший час ты задавал вопросы в японском исследовательском институте. Потом ты допрашивал ученого, который там работает. Ты смотался на какой‑то японский семинар. Говори прямо, Питер: расследование закончилось или нет?»

«Конечно закончилось», сказал я. «Я просто пытаюсь скопировать ленты.»

«Давай побыстрее», сказал он.

«Хорошо, Джим.»

«Ради блага всего департамента и всех в отдельности – я хочу, чтобы все это закончилось.»

«Хорошо, Джим.»

«Я не хочу потерять контроль за ситуацией.»

«Я понимаю.»

«Надеюсь, что так», сказал он. «Делай копии и тащи сюда свою задницу.»

И он повесил трубку.

Я припарковал машину и вошел в здание физфака.

* * *

На верху лекционного зала я ждал, когда Филип Сандерс закончит лекцию. Он стоял перед черной доской, покрытой сложными формулами. В зале было около тридцати студентов, большинство сидело внизу перед доской. Я видел макушки их голов.

Доктору Сандерсу было около сорока лет, один из тех энергетических типов, что находятся в постоянном движении, расхаживают взад и вперед и пишут уравнения на доске короткими выразительными тычками мелом, говоря об «определении отношения сигнальных ковариантов» и о «полосе шума факториала дельта». Я не мог назвать науку, которой он учит. В конце концов я пришел к выводу, что должно быть это электротехника.

Когда зазвонил звонок, студенты встали и стали укладывать сумки. Я был поражен: почти все в классе были азиатами, и парни и девушки. Те, что не с Востока были индусами и пакистанцами. Из тридцати студентов только трое были белыми.

«Верно», сказал позднее Сандерс, когда мы по коридору шли в его лабораторию. «Тема, вроде „Физики‑101“, не привлекает американцев. Уже много лет. Промышленность совсем не может их найти. Мы были бы уже по уши в дерьме, если бы не существовало азиатов и индусов, которые приезжают сюда на докторантуры по математике и инженерному делу, а потом работают на американские компании.»

Мы сошли вниз несколько пролетов и повернули влево. И оказались в подвальном коридоре. Сандерс шел быстрым шагом. «Трудность в том, однако, что это меняется», продолжал он. «Мои азиатские студенты начали уезжать домой. Корейцы возвращаются в Корею. И тайваньцы. Даже индийцы возвращаются домой. Стандарты жизни в их странах растут и теперь дома больше возможностей. Некоторые из этих стран имеют громадное число хорошо обученных людей.» Мы живо спустились еще на пролет. «Вы знаете, в каком городе мира самое большое число докторов по физике на тысячу человек населения?»

«Бостон?»

«Сеул, Корея. Подумайте об этом, когда мы ворвемся в двадцать первый век.»

Теперь мы шли по другому коридору. Потом на короткое время оказались снаружи на солнечном свете, прошли по асфальтовой дорожке и вошли в другое здание.