|
Что бы Пупетта ни сделала, по прошествии некоторого времени легенда поворачивала события так, будто я сделала лучше. Никакое усилие, никакое достижение не позволяли ей подняться выше определенного уровня. Над ней висело какое-то необъяснимое проклятие, она мучилась и по вечерам плакала, присев на низенький стульчик. Ее ругали за то, что она всем недовольна; это была очередная несправедливость. Пупетта вполне могла меня возненавидеть, но, как ни странно, она была довольна собой только со мной рядом. Мне же было хорошо в роли старшей; правда, единственное, чем я гордилась, — это возрастное преимущество. Я находила Пупетту весьма развитой для своего возраста и относилась к ней со всей справедливостью: то есть как к себе подобной, но лишь чуть-чуть помоложе. Она была благодарна мне за уважение и отвечала полнейшей преданностью. Она была моим доверенным лицом, моим вторым я, моим двойником. Мы не могли друг без друга.
Я жалела детей, у которых не было братьев и сестер; одинокие забавы казались мне безынтересными: зря потраченное время. Игра вдвоем, будь то мяч или классики, превращалась в целую затею, серсо — в настоящее соревнование. Даже чтобы раскрашивать или переводить картинки, мне нужна была сообщница. Мы помогали друг другу и в то же время соперничали; результат был всегда предназначен для другой. Значит, наши занятия уже не были бессмысленными. Больше всего я любила игры, в которых приходилось исполнять какую-нибудь роль — тут без единомышленника не обойтись. Игрушек у нас с сестрой было мало. Лучшие из них — тигр, который умел прыгать, и слон, поднимавший ноги, — были заперты родителями в шкаф; их доставали, чтобы продемонстрировать гостям. Я не жалела об этом. Мне нравилось владеть вещами, приводившими в восторг взрослых. Ценность этих сокровищ была для меня важнее их доступности. Так или иначе, набор для игры в магазин, в доктора, игрушечные кухонные принадлежности мало давали воображению. Чтобы истории, которые я придумывала, ожили, нужен был партнер. Обычно разыгрываемые нами события или ситуации были вполне банальны, и мы это сознавали. Когда мы продавали шляпки или героически шли под немецкими пулями, присутствие взрослых нам не мешало. Хотя предпочитали мы другие сценарии — те, которые требовали уединения. С виду они были совершенно невинны, но наполняли наше детство особым смыслом, предвосхищали будущее и удовлетворяли жажду чего-то тайного, интимного. Ниже я расскажу о самых значимых, с моей точи зрения, играх. Инициатором, как правило, была я, а сестра лишь покорно исполняла роли, которые я ей предлагала. В час, когда тишина, сумерки и скука сгущались в вестибюлях буржуазных особняков, я выпускала на волю свои фантазии. Мы старались воплотить их голосом и жестом; порой нам удавалось околдовать друг друга, и мы покидали реальный мир; мы отсутствовали, пока чей-нибудь властный голос не возвращал нас к действительности. На следующий день все начиналось сызнова. «Будем играть в это?» — спрашивали мы друг друга. Потом наступал момент, когда прежний сюжет, слишком часто повторяемый, переставал занимать нас, и мы выдумывали новый, от которого не могли оторваться несколько часов или несколько недель подряд. Сестре я обязана тем, что она «проиграла» многие мои фантазии и тем усмирила их. Она также спасла мою повседневную жизнь от безмолвия — благодаря ей я научилась общению. Когда ее не было рядом, я металась между двумя крайностями: либо я была одна, и тогда мои слова превращались в бессмысленный поток звуков, производимых ртом; либо я обращалась к родителям, и тогда это был серьезный шаг. Когда же мы болтали о чем-нибудь с Пупеттой, слова имели смыл, но не были чрезмерно весомы. Правда, радость делиться переживаниями осталась для меня неизведанной, потому что у нас с сестрой все было общее; тем не менее события и треволнения дня становились ценнее, когда мы их обсуждали вслух. Наши беседы не содержали ничего недозволенного, но мы придавали им столь большое значение, что они переросли в сообщничество, обособлявшее нас от взрослых. |
