Под старость Иван Семенов переменил свой характер и сделался степенным и перестал зубоскалить и смеяться над себе подобными людьми. Ну, сделался таким, как пишет о нем Свешников.

Номер девятый. Рядом с Семеновым торговали книгами братья Штукины, Василий и Алексей Дмитриевичи. Старик отец, хотя и приходил иногда, но редко, потому что был очень стар и притом болен.

Отец их издал сочинения Державина в четверку, напечатанные в два столбца, с портретом Державина, гравированным за границей. (Эта книга хотя попадается и сейчас, но уже редко).

Торговали они преимущественно русскими книгами историческими и переводными романами, повестями и другими беллетристическими произведениями и отдавали книги разным лицам на прочет. В то время читались публикой романы Загоскина «Юрий Милославский» (издан был в трех частях с виньетками), за который платили по 4 руб. за экземпляр, «Аскольдова могила» — тоже, «Брянский лес» — 3 руб., а также романы Зотова «Таинственный монах», «Леонид», «Фра-Диаволо», Лажечникова «Ледяной дом», Булгарина «Дмитрий Самозванец», «Мазепа», «Иван и Петр Выжигины». И все эти книги продавались по дорогой цене, а также переводные романы Дюма «Граф Монте-Кристо» в 16-ти частях, перевод Строева, который стоил 8 руб., «Три мушкетера» и «Двадцать лет спустя», тоже 3 руб. Читались романы Евгения Сю «Вечный жид», «Мартин Найденыш», а некоторые любили и зачитывались Поль-де-Коком, и все они продавались по дорогой цене. Поэтому-то эти романы Штукины неохотно продавали, а находили выгоднее отдавать на прочет и выручали за чтение очень порядочные деньги. Впрочем, держали они и учебники.

Но пожар рынка, как и [у] прочих торговцев, положил конец их счастию и спокою. После пожара старший брат Василий Дмитриевич торговал в пролете Гостиного двора на углу Садовой и Невского проспекта. Но те романы, о которых я говорил выше, сгорели, а торговал он более развальным товаром, и то взятым в долг у других книжников. С горя стал попивать и вскоре отдал богу свою грешную душу.

Младший же, Алексей Дмитриевич, сделался писателем, и какая-то пиеска раза два игралась на Александринском театре, но публика ее ошикала и она снята была с репертуара, а он сделался сотрудником «Петербургского листка», где и состоял до самой смерти. Скончался он лет десять тому назад в бедном положении газетного труженика <…>

Номер десятый был книжный большой ларь Ивана Герасимовича Воронина, он же и Комаров. В нем торговал на отчет его родной брат Лаврентий Герасимович, а мальчиком был мой родной брат, Иван Федорович, только что недавно привезенный из деревни. У них были книги о всех отраслях наук. Много было медицины, учебников, журналов, романов и книг на иностранных языках.

Место было бойкое — проходы со всех сторон. Так что покупок у них было порядочно и в покупках и заключалось все дело и все барыши. Много покупали они медицинских книг, которые издавал тогда Хан, которые ценились очень хорошо.

Лаврентий Герасимович кутнуть тоже очень любил и даже по просьбе брата Ивана Герасимовича господами своими был посажен в пожарное депо (тогда оно существовало) на три месяца, а там заставляли пеньку щипать, т. е. смоленые пеньковые канаты. Когда через три месяца его выпустили, он мне показал свои руки. Это были не руки человека, а самые жесткие кожаные рукавицы и притом же все в волдырях. Или не мимо сказана пословица, что «горбатого одна могила исправит».

Тогда Иван Герасимович на время послал его в деревню, а так как Лаврентий был вдов, то вторично женили его в деревне.