-  Благодарность и слава Технеции за кров и жизнь…

    Остальное же все показалось Милову как бы уже виденным давно и не раз. Точно в такой же комнатке жила бы одинокая представительница людского, а не технетского рода: в небольшой, тесно уставленной всякими необходимыми в быту вещами, достаточно темной (снаружи перед окном первого этажа узкая полоса земли была засажена разросшимися кустами, посаженными, надо думать, еще прежними жителями), но по-своему уютной; впрочем, Милову сейчас наверняка показались бы уютными любые четыре стены, в которых можно было укрыться от возможного наблюдения и хоть немного перевести дыхание. Повинуясь жесту хозяйки, он протиснулся между диваном и шкафом и с удовольствием уселся на стул возле небольшого стола, на котором, к некоторому своему удивлению, Милов увидел телефон и механически запомнил написанный в рамочке номер. Больше ничего интересного не было. Милов расслабился и почувствовал, что изрядно устал и ничего не имел бы против и более серьезного отдыха. А перед таким отдыхом - и это Милов тоже ощутил весьма недвусмысленно - он не отказался бы и от предложения съесть что-нибудь, и чем больше, тем лучше.

    Однако такого предложения не последовало. Похоже, что, приведя нового знакомца к себе и усадив на стул, хозяйка комнаты сочла свою миссию выполненной и долг погашенным и потому перестала обращать на него вообще какое бы то ни было внимание. Правда, и сама она не стала ни есть, ни пить (возможно, технетам и не полагалось держать дома съестное); действуя так, словно кроме нее в комнате никого не было, она сняла куртку, а затем и джинсы, в которых была на улице (при этом Милов скромно потупил взор, однако техналь даже и не покосилась в его сторону, так что при желании он мог глазеть на нее сколько угодно), и накинула домашний халатик точно так же, как это сделала бы обычная женщина. Потом села в углу дивана, откинулась на спинку и закрыла глаза. Похоже было, что отключилась. Возможно, технеты были снабжены специальным устройством, позволявшим им выключаться, когда никаких действий не требовалось, - просто ради экономии энергии. Это было целесообразно, и Милов на миг пожалел, что люди - и он в том числе - подобным механизмом не обладают и вынуждены расходовать энергию даже во сне.

    Улочка, на которой стоял этот старый трехэтажный дом с первым каменным, а остальными - бревенчатыми этажами, с обширным двором, по периметру которого теснились то ли сараи, то ли гаражи, в далеком прошлом являвшиеся, похоже, конюшнями, - улочка была глухой, и когда оба находившихся в комнатке существа устроились на своих местах и перестали производить какой-либо шум, их окружила глубочайшая тишина, в которой, если вслушаться, наверняка можно было бы уловить, как шуршит, утекая безвозвратно, время и еще - как подкрадывается сон. «Сон идет на мягких лапах…» - вспомнил Милов стихи времен своего детства и ненадолго увидел себя ребенком в московском переулке, около дома, в котором тогда жил, себя в толстой шубейке и круглой меховой шапке, с лопаткой для снега в руке; длинная машина «линкольн» остановилась напротив дома и громко сказала: «Олулэ» - так воспринимал он звуки ее клаксона в то время… Сигнал повторился - Милов встрепенулся, сон отпрыгнул в сторону, как напуганный зверек, унося с собой и переулок, и мальчика с лопаткой.