|
А я припишу внизу соловьиный свист. Это будет примитив, жалкая человеческая жалость, прощание с войной. Мэри и Вероника сидели в отдалении на скамье, следили за мелькающими девочками, тихо разговаривали. Смерть Никиты опять притянула их друг к другу. -- Посмотри, родная моя, -- сказала Мэри с нежнейшими грузинскими придыханиями. -- Видишь эти кусты под окном спальни? В тот день и, я уверена, точно в тот момент, что-то меня толкнуло к окну. Мы как раз только что выставили зимние рамы, все открыли... воздух, запах весны... и вдруг мне показалось, что там Никита прошел, вернее, не прошел, а как-то быстро проплыл, как будто на боку проплыл через кусты... Уверена, что это он прощался со мной... Вероника целовала ее щеку и ласкала плечо. -- Мэричка, я никому не хочу пока говорить, но я, возможно, скоро уеду в Америку. -- А как же Бабочка? Ты не дождешься его? -- спросила старая женщина так, будто и не удивлена Америкой. -- Мне нужно как можно скорее уехать, -- зашептала Вероника. -- Это очень важно. Для всех. Для Борьки тоже. Поверь мне, Мэри, я спасаю не только себя. -- Кому же мне еще верить, если не тебе? Ты -- мать моих внуков. Они поцеловались и прижались друг к дружке. Подошла ревнивая Нинка: -- Пустите, что ли, меня в серединку! Теперь сидели, обнявшись, втроем. -- Там, на похоронах, -- вдруг сказала Вероника, -- была женщина, которую он любил. Я хотела ее найти, но это было невозможно. -- Надо ее найти, -- сказала Мэри. -- Зачем? -- пожала плечами Нина. -- Любил, ушел. Вспыхнул, погас. Так вот и мерцает вся земля. ГЛАВА XIX ОЗОНОВЫЙ СЛОЙ -- Цецилия Наумовна, вас к телефону! -- долетел из коридора голос соседской дочки, семиклассницы Марины, вполне благовоспитанной школьницы. На кухне между тем продолжали полускандально перекликаться, базлать, как они выражались, привычные женщины, квартиросъемщицы. Огромная коммуналка на Фурманном, вместившая двенадцать семей плюс одиночку Цецилию, продолжала жить своей кухонно-туалетно-коридорной возней. -- Эй, Наумовна! -- хрипло проорала с кухни главная баба квартиры, тетя Шура Погожина. Она с утра уже была на посту у своей конфорки, все что-то перемешивала и дирижировала оттуда коммунальной жизнью. -- Ты, Маринка, в дверь ей стукни, небось не слышит! В эту квартиру, к отцу, Цецилия Розенблюм переехала в тридцать девятом. До этого прожили они с Кириллом несколько счастливых лет в знаменитом московском доме "Деловой двор", что украшал собою бывшую Варварку. Этот дом, когда-то пристанище большого московского торга, вместилище крупных капиталистических фирм предреволюционной поры, теперь давал крышу сонмищу советской бюрократии, министерствам и ведомствам. В тридцатые годы несколько его коридоров с оставшимися от прежних времен гостиничными зеркалами и решетчатыми дверями лифтов принадлежали жилфонду ВЦСПС. |
