|
Выручила, как ни странно, тетя Шура Погожина. Однажды вечером явилась к Циле с пол-литрой: -- Давай выпьем, Цилька, за упокой души! -- Слезы текли по бородавчатому лицу еще не старухи. -- Эх, Наум, Наум, -- все говорила она, всхлипывая. -- Эх, Наум, Наум! Хошь верь, Цилька, хошь не верь, но я никогда на него не сказала, что сапоги шьет! Обнявшись, они проплакали всю пол-литру, и с той поры все разговоры о метраже прекратились: могущественней тети Шуры в квартире никого не было. -- Иду, иду! -- Циля выскочила в коридор без юбки, спохватилась, бросилась назад, накрутила какую-то простыню вокруг тяжелой попы, что-то опять получилось, по выражению Иосифа Виссарионовича, "типичное не то", прибежала обратно, заметалась среди бесчисленных книг, пока не пришла спасительная идея надеть пальто. В коридоре уже стоял грубый хохот. Там у входных дверей шпанистый подросток Сранин подтягивал спицы на своем пиратском велосипеде. Всякий раз при виде Цецилии Наумовны этот юный хмырь, почему-то гордившийся своей нецензурной фамилией, начинал петь популярную о ту пору антисемитскую песенку: Дохожку не спеша Стахужка перешла, Навстхечу к ней Идет мильционех. Тетя Шура нередко цыкала на него, а то и веником замахивалась, но он неизменно доводил до конца великолепное пение: Свистка не слушали, Закон нахушили, Платите, бабушка, Штхаф тхи хубля! Ах, боже-боже мой! Ведь я спешу домой, Сегодня у Абхаши выходной. Купила кухочку, Фханцузску булочку, Кусочек маслица, два пихожка. Я никому не дам, Все скушает Абхам, А кухочку разделим пополам -- Артист, -- со скрытым чувством говорил пространщик из Сандунов, папаша Сранин, если ему случалось быть поблизости к моменту завершения куплетов. Подросток Сранин, спев все до конца, немедленно про еврейку Цилю забывал и начинал соображать, что бы ему сегодня сорвать, пролетая по Сретенке на велосипеде. Между тем в телефонной будке звучал басок Нади Румянцевой: -- Ну, Цилька, тебя ждать, сдохнуть можно! Опять небось с голой попой в коридор выкатилась? После той встречи у ворот Лефортовской тюрьмы в самом начале войны Циля и Надя стали задушевными подругами, несмотря на существенные различия в политических и философских взглядах. Надя всегда выручала плохо организованную марксистку. Однажды пришла и видит Цилю у плиты. Читает, дура, как всегда, труды "симбирского идиота" и ужин, видите ли, себе готовит, а именно: стеариновой свечкой смазывает сковородку и кладет на нее где-то одолженные картофельные очистки. |
