Не согласовывая это со своим правительством и префектурой.
* * *
Поздно вечером сидели в маленьком ресторанчике при отеле.
Немцы сидели с немцами, англичане с англичанами, русские с русскими...
Иван Михайлович Заикин был элегантен, тих и торжествен. Он сидел рядом с де ля Рош и почти неотрывно смотрел на нее. Слушал внимательно, будто каждое слово незнакомого ему языка было понятным и удивительно близким. А де ля Рош что-то говорила ему и говорила.
Речь ее была чрезвычайно богата интонациями, в какую-то секунду она вдруг начинала смеяться над тем, что рассказывала, и тогда Заикин тоже улыбался, иногда голос ее становился грустным, и тогда Иван Михайлович слушал ее опечаленно.
В ресторан вошли несколько русских офицеров. Поручик Горшков сразу же увидел Заикина и де ля Рош и весело потянул всю компанию к их столику. Но Мациевич удержал его и предложил сесть в другом конце небольшого зала. Горшков непонимающе посмотрел на столик Заикина, на Мациевича и обиженно пошел туда, где уже усаживались Ульянин, Габер-Влынский, Руднев и Пиотровский.
Теперь за столиком Заикина слушала де ля Рош. Говорил Иван Михайлович:
—...мы в восемьдесят девятом годе из Верхне-Талызино, Симбирской губернии, чтобы с голоду не помереть, в Самару уехали. С голоду, Бог спас, не померли, но и там не сладко было. Мне и десяти годов не исполнилось, а батя меня уже в поводыри одному слепому нищему отдал. Жулик он был, этот нищий! Ужасно, по тем временам, богатый человек. Я его спрашиваю: «Дедушка, зачем мы побираемся? У тебя же всего много...» А он мне: «Молчи, змееныш!» и палкой меня.
Заикин рассмеялся. Де ля Рош посмотрела на него увлажненными глазами и тоже рассмеялась.
Поручик Горшков отвел глаза от столика Заикина и де ля Рош и потрясенно сказал:
— Господа! Просто мистика какая-то! На каком языке они разговаривают? У меня такое впечатление, что они понимают каждое слово друг друга!
— Поручик, я приказываю вам сидеть смирно и не крутить головой, — сказал Ульянин.
Де ля Рош низко наклонилась над столом и что-то говорила Ивану Михайловичу. В глазах у нее поблескивали слезы, но она улыбалась, и в голосе ее слышались нежность и смущение. В какой-то момент, продолжая говорить, она развязала газовый шарфик, под которым оказалась золотая заикинская медаль. Поднесла ее к губам, тихонько поцеловала и снова обернула шею шарфиком, скрыв под ним золотую награду.
Заикин опустил глаза и смущенно завязал узлом вилку.
* * *
На аэродроме по полю катался аэроплан. Мсье Бовье и сам Анри Фарман обучали новичков «пробежкам» по земле с работающим мотором.
Ученики — здоровенные усатые дяди — бегали за аэропланом, как мальчишки, в ожидании своей очереди, искательно заглядывали в глаза Фарману и Бовье, внимательно слушали объяснения, переводили друг другу с французского на немецкий, на английский, на русский, на японский все, что говорили инструктор Бовье и директор школы Фарман.
Мациевич что-то втолковывал Заикину, тот смотрел на него с напряженной физиономией, запоминал и снова приставал к Мациевичу с вопросами.
Улучив момент, Заикин подошел к Фарману и мрачно спросил по-французски:
— Мсье Фарман, когда я буду летать?
Фарман рассмеялся, похлопал Заикина по плечу и ушел, на ходу раскуривая трубочку.
* * *
— Анри, я вам так благодарна за все! — сказала де ля Рош. Они стояли в цехе-ангаре около нового аэроплана.
— Не стоит благодарности, Кло, — сказал Фарман. — Через несколько дней вы сможете облетать эту новую игрушку. Остались какие-то пустяки. Почему не приехал Пьер?
— Вы из меня сделали авиатора, Анри. Вот за что я благодарна вам. |