Старый Корник в нескольких словах объяснил ему, в чем было дело.

— А, хорошо! — сказал лейтенант, — отоприте барьер и впустите этих двух господ.

Валентин и Пелон въехали в лагерь.

Лейтенант, почтительно поклонившись охотнику, сказал ему:

— Вы желаете, милостивый государь, видеть донну Розарио де Пребуа-Крансе?

— Да, милостивый государь, — сказал Валентин, отвечая на поклон, — если это возможно?

— Как если это возможно? Напротив, ничего нет легче! Идите за этим молодым человеком, который, как мне кажется, оказал большую услугу этой даме; он проведет вас прямо к ней.

— Благодарю вас, милостивый государь.

— Очень рад, что имел возможность удовлетворить вашу просьбу, милостивый государь.

Они оба вежливо раскланялись, и лейтенант удалился, между тем как Валентин последовал за Пелоном.

Проходя во всю длину лагеря к хижине, где помещалась донна Розарио, Валентин удивлялся порядку, дисциплине и в особенности опрятности, царствовавшей во всем лагере Сожженных лесов.

Он не был похож на стоянку бандитов или стан авантюристов — это был лагерь настоящих солдат, усердно выполняющих свои воинские обязанности.

Все это возбудило в Искателе следов удивление, смешанное с удовольствием.

«Он не ожидал меня, — подумал Валентин. — Я начинаю сомневаться в том, что он расставляет мне сети; видно по всему, что это настоящие солдаты; да и справедливо ли все то, что говорят о союзниках Красной реки? Однако надо подождать, не следует торопиться с решением подобных вопросов».

Пелон пошел предупредить свою госпожу о прибытии охотника.

Когда Валентин остановился перед хижиной, он увидел донну Розарио, ожидающую его на пороге.

Бледный, растроганный, он поспешил к ней навстречу.

Молодая девушка была живой портрет своей матери.

Увидев ее, Валентин почувствовал какую-то жгучую боль в сердце; ему показалось, что он видит ту самую Розарио, которую так любил некогда и которую так любит еще и до сих пор; перед ним стояла она все так же молода и прекрасна, как была в ту минуту, когда он последний раз ее видел.

— Розарио! — вскрикнул он взволнованным, разбитым голосом, — наконец я нашел вас, дорогое дитя мое!

— Валентин, мой второй отец, мой единственный друг! Это вы, вы здесь, о Боже! Боже!

И она почти без чувств упала в его объятия.

Охотник отнес ее, как ребенка, во внутренность хижины.

— Успокойтесь, ради самого Бога! — воскликнул он, — вы меня пугаете.

— Не беспокойтесь, это радость, это счастье, — отвечала она, улыбаясь сквозь слезы, — я так много страдала со смерти моего отца и моей матери.

— Бедное дитя! — сказал Валентин с глубоким чувством.

— Хорошо, что от радости не умирают, а то я непременно бы умерла в ту минуту, когда вы так живо напомнили мне отца моего.

— Называйте меня вашим отцом, дорогая моя Розарио, — отвечал Валентин, целуя ее в голову, — я хочу заменить вам отца; конечно, я не могу возвратить вам все то, что вы потеряли, — прибавил он, вытирая слезы, струившиеся по его щекам, — но я твердо уверен в том, что Бог поможет мне обеспечить ваше счастье, бедное дитя мое!

— О, вы слишком добры, чтобы не любить вас! Увидав вас издали, я тотчас же узнала доброго друга бедного отца моего.

— Но ведь вы никогда меня не видели, дорогая моя.

— Я часто представляла вас в своем уме и не ошиблась; кроме того, как только мы с братом подросли настолько, что могли понимать, наш отец часто подводил нас к вашему портрету, с которым вы имеете поразительное сходство, и говорил нам растроганным голосом: это портрет моего брата, человека, которого я люблю больше всего на свете, которому ваша мать и я обязаны своим счастьем; любите и помните его, дети! По воле Провидения мы разошлись в разные стороны, но когда меня не станет, он возвратится, и вы встретите в нем отца, так же нежно любящего вас, как тот, которого вы потеряли.