|
Гренс уже было решил позвонить Хермансон и Анни. Он стоял с трубкой в руках и набирал их номер, но потом вешал трубку, прежде чем начинались гудки. Он никогда особо не страшился одиночества, просто не подпускал его близко, а когда оно все же давало о себе знать, то церемонился с ним не больше, чем со случайным посетителем. Но теперь контраст словно сделал его особенно заметным: часы, проведенные с Хермансон на танцах и с Анни на корабле, – это все было такое живое в сравнении с его необитаемыми комнатами.
Гренс пошел в кухню – два бутерброда с дорогим печеночным паштетом и пол‑литра апельсинового сока – он слишком много ел, когда не мог уснуть по ночам, но уже давно перестал беспокоиться, что это скажется на его фигуре. В тишине квартиры раздавался лишь хруст хлебцев, Гренс протянул руку к транзистору на другом краю стола, он привык слушать ночную программу на «П‑3»: голоса и музыка несли покой и тишину, никаких визгливых заставок и тупых шутников, только уважительное отношение ко всем, кто по различным причинам бодрствует, пока другие спят. Поэтому телефонный званок прозвучал так неожиданно и странно. Он смешался с тишиной и медленной джазовой мелодией и заглушил их. Гренс посмотрел на наручные часы. Половина третьего. Трезвый человек в такое время звонить не станет. Он продолжал жевать, но сдался, когда в большой кухне эхом раздался седьмой сигнал, телефон висел на стене, и ему достаточно было протянуть к нему руку. – Да? – Эверт Гренс? – Смотря для кого. – Мы встречались раньше. Меня зовут Торулф Винге, я государственный секретарь по международным делам. Гренс протянул руку к транзистору и убавил громкость, пока бархатный женский голос объявлял следующую мелодию. Не помнил он этого типа, который называл себя государственным секретарем по международным делам. – Это вы так говорите. – Хотите сами перезвонить? – Меня больше удивляет, откуда вы вызнали мой номер. – Хотите перезвонить? – Скажите просто, что вы хотели сказать, и повесим трубки. У него уже возникло нехорошее предчувствие. Гренс не сомневался, что позвонивший именно тот, кем себя назвал. Но время как‑никак полтретьего ночи, от таких звонков ничего хорошего не жди. – Это касается человека, который сидит у вас в тюрьме и дело которого вы расследуете. Некоего Джона Шварца. Или, точнее, Джона Мейера Фрая. – Я плевать хотел на то, что вы тот самый чиновник, который всюду сует свой нос, угрожает и требует ото всех держать рот на замке и прочую ерунду. – Я уже сказал. У меня в руках решение миграционной службы. О высылке. Фрай должен пересечь границу не позже семи утра. Эверт Гренс сидел молча, а потом заговорил на повышенных тонах: – О чем вы толкуете? – Решение принято вечером, в 19.00, и должно быть исполнено в течение двенадцати часов. Я обращаюсь к вам, потому что хочу, чтобы вы оказали содействие при проведении высылки. Гренс крепко сжал трубку. – Как только вам удалось провернуть такое за одни сутки! Винге ни на секунду не терял самообладания, у него было поручение, и он должен его выполнить. – У Джона Мейера Фрая нет вида на жительство. – Вы посылаете его на верную смерть. – Джон Мейер Фрай нелегально проник на территорию Швеции через Россию. – Я никогда не стану содействовать тому, чтобы человек, арестованный в Швеции, был приговорен к казни. – И когда его вышлют, согласно решению, которое я сейчас держу в руках, он вновь окажется в России.
Свену Сундквисту следовало бы спать. Обычно он легко засыпал, когда рядом дышала Анита и он чувствовал ее кожу, – все источало покой, который помогал ему расслабиться. |
