Священник, тот, что несколько лет назад регулярно посещал Марвина Вильямса, Джон слышал, как они беседовали в соседней камере, молились вместе. После этого Марв всегда чувствовал себя легче, свободнее.

Позади на полшага – четыре охранника, фуражки еще ниже надвинуты на глаза.

Единственная женщина.

Он так хорошо ее знал. Алиса Финниган. Она всегда ему нравилась, она была такой гостеприимной, даже к мальчишке с дурной репутацией, который ухаживал за ее дочерью.

Джон старался не смотреть на отца Элизабет, который ненавидел его, на красное лицо того, кому разделявшее их расстояние казалось слишком большим.

Джону предлагали самому пригласить трех свидетелей, но он отказался.

Не хотел, чтобы там был кто‑то, небезразличный ему.

Стало почти совсем тихо.

Последние четыре минуты состояли из сплошного долгого ожидания. Все ждали, что время вот‑вот пойдет снова, посматривали на часы и надеялись, что скоро все закончится. Было ясно, что никто из них не был привычен к обратному отсчету.

Телефон на деревянной панели на стене. Единственная оставшаяся надежда. Один разговор с губернатором, и все остановится.

Казалось, он почти слышал его, этот звонок, звучавший громче других, – тот, который так и не раздался, но от которого все равно заболели уши, когда несуществующий звук сделался еще громче.

Осталось сорок пять секунд – на всякий случай, который был абсолютно невозможен.

Потом начальник тюрьмы кивнул пожилому мужчине с ухоженной седой бородкой. Патрик Маккартни, гордая осанка, прямая спина, он дольше других охранников прослужил в Маркусвилле. Он ждал у аппарата, который должен был подавать препараты в капельницу, он кивнул в ответ, и его пальцы легко нажали на большую пластиковую кнопку.

Натрия тиопентал, 5 граммов, Джон зевает и отключается.

Панкурония бромид, 100 миллиграммов, мускулы слабеют, дыхание прекращается.

Калия хлорид, 100 миллиграммов, инфаркт.

Среда. Вечер,

21.11

Когда тюремные врачи осмотрели тело Джона Мейера Фрая и тихими голосами доложили начальнику тюрьмы, что казнь состоялась, жизнь словно вернулась к людям, стоявшим рядом в помещении для свидетелей. Молчание, ожидание – все это осталось в прошлом. Остальные живут дальше. Начальник тюрьмы поступил, как обычно: дважды хлопнул в ладоши, чтобы привлечь всеобщее внимание, а потом объявил, что тюремные врачи заключили, что приговоренный мертв, смерть наступила в 21 час 10 минут 7 секунд.

Эдвард Финниган сделал шаг вперед. Он хотел разглядеть недвижимое тело и почувствовать освобождение, о котором так мечтал. Угрюмая тревога, ненависть, то, за что Алиса его так осуждала, – все это должно было теперь кончиться.

Финниган смотрел на лицо, которое было совершенно расслабленным.

Ненависть.

Она осталась.

Финниган несколько раз плюнул в стекло, за которым снимали с койки тело – белая ткань, черные ремни. Алиса бросилась вперед и принялась колотить мужа по спине, она кричала ему, чтобы он успокоился, она плакала и кричала, пока Эдвард, не оборачиваясь, не вышел из комнаты.

Четверг

Утро было холодным и ясным, в воздухе была особая легкость, как бывает, когда зима начинает уступать место весне.

Вернон Эриксен проснулся на несколько часов раньше обычного, в темноте его охватила тревога – снова этот сон, будто он маленький, забрался наверх и следит за отцом, смотрит, как при помощи одежды и грима мертвых на время превращают в живых, а родственники меж тем ждут и горюют за дверями. Вернон встал, стряхнул с себя ночь, – горячее молоко и бутерброд уже в полчетвертого. Он сидел за столом в кухне и смотрел на усталые улицы Маркусвилла, который медленно просыпался: проехал на велосипеде разносчик газет, парочка птиц слетела на пустой асфальт, одетые в пижамы соседи выскакивали в тапочках из домов взять газету – чтобы потом почитать, за хлопьями и ванильным йогуртом.