– В туалет хочу.

– Потерпеть не можешь?

– Сейчас взорвусь.

– Тогда надо, наверное, на улицу.

Это я без нее понимал. Спустил ноги с кровати и долго прикидывал, в какой стороне дверь. Припомнил, что в брюках есть зажигалка, но где они, эти брюки? Кстати, кто меня раздел до трусов?

– Свет, где дверь?

– Не знаю.

Но уже тьма смягчилась, смутно проступил угол печки и край стола. Значит, мы лежали на большой кровати в горнице, где пировали. А где же сама хозяйка?

Поход на двор занял минут десять: в сенях я крепко приложился локтем и с крыльца чуть не упал, пока мочился. Но ночь меня поразила: беззвездная, пронизанная первозданной тишиной, которая ощущалась кожей как прикосновение. На обратном пути рассадил колено об табуретку, и грохот был такой, словно всеми костями рассыпался по полу.

– Потише не можешь? – прошипела Светлана. – Дарью Степановну разбудишь.

Счастливый, я улегся рядом, прикрылся ватным одеяльцем, положил руку на ее жаркое бедро.

– Свет, слышь, Свет?

– Что?

– Веришь или нет, все будет хорошо.

– О чем ты?

– О нас с тобой, о Вишенке. Мне словно голос был. Ворохнулась чуть-чуть, не отстраняясь.

– Какой еще голос?

– Мы все правильно делаем, скоро наши мучения кончатся.

Лежала некоторое время молча, вдумываясь в мои слова, совершенно, конечно, бессмысленные, потом вдруг повернулась на бок, прижалась грудью, обняла за шею. Любовное объятие ни с чем не спутаешь, это было оно.

– Володечка, ты хоть можешь понять, что происходит?

– Да, могу.

– И что же?

– Старая жизнь ушла и больше не вернется. Не о чем жалеть. Это был всего лишь скверный сон. Ты разве не чувствуешь?

Не ответила, лишь крепче прижалась…

Дом неизвестной Глафиры, куда перебрались наутро, ничем не отличался от других домов в Малых Юрках: крепкий, пятистенный сруб с большой горницей и маленькой запечной комнатушкой, с подсобными помещениями, с пристройками, с подвалом и с огородом соток в двадцать, огороженным покосившимся, в некоторых местах поваленным плетнем. Мебель тоже кое-какая была – старый, высокий платяной шкаф, две кровати, стол, несколько стульев и табуреток. На кухоньке полно посуды и другой домашней утвари. Дарья Степановна показала, где что находится, и ушла к себе, а мы сразу растопили печку, чтобы выгнать сырость из углов, и почти весь день обустраивались. Ближе к вечеру, когда солнце спустилось к реке, отправились на прогулку. Весь день простоял теплый, как летний, но мы на всякий случай пододели под куртки свитера. Сперва прошли по центральной улице к магазину, обыкновенному бревенчатому дому с вывеской. Никого из местных жителей не встретили, и за стенами домов, мимо которых проходили, было подозрительно тихо. Это нас немного озадачивало. Зато у магазина наткнулись на дедушку Филимона, который сидел на завалинке с бутылкой пива в руке. Мы с ним уже привычно обменялись рукопожатием. Рука в него была твердая и сухая.

– Пивко свежее, – сообщил он. – Токо вчерась три ящика завезли. Советую купить.

– Дедушка, – спросил я, – почему людей никого не видать? И вообще никакой живности. Ни собак, ни кур по дворам. Куда все подевались?

Прежде чем ответить, старик опасливо оглянулся по сторонам.

– Население заметно сократилось, – сказал, как о чем-то само собой разумеющемся. – Это ты, Володимир, верно подметил. Однако нельзя сказать, чтобы совсем исчезли. Прячутся.

– Почему?

– Так не знают, кто вы такие. Вдруг инспекция либо землицу скупать приехали. Народец нынче напуганный. Ничего, попривыкнут, обнаружатся. Еще устанешь отбиваться.