Обещания исчезли. Он ощупывал ее руки, шею, ноги, спину, боясь, что не заметил, как ее ранили. Она тоже трогала его, даже заставила пошевелить пальцами и перецеловала их все, когда убедилась, что он цел.

Наконец он с облегчением заключил ее лицо в ладони. Хотелось схватить ее за плечи, затрясти в наказание за ее безрассудство.

— Ты побежала к двери врага, безоружная!

Я думал, что потерял тебя.

— А ты вытащил меч, будто мог сокрушить его башню!

Они рассмеялись в голос, и он провел пальцами по ее щеке. Может, он и повел себя глупо, но когда увидел, как она побежала к башне, то мог думать только о том, чтобы спасти ее.

А теперь он мог думать только о том, чтобы обнять ее.

Он приник к ее губам, бережно и нежно. Сегодня он едва не потерял ее. Дважды. Он уничтожит того человека, как только до него доберется.

Она не отпускала его, блуждая ладонями по его спине, словно тоже благодаря небо за то, что он выжил. Оторвавшись от ее губ, он позволил себе пуститься в путь по ее щеке к нежному месту у виска, где вились светлые волосы, потом принялся изучать языком изящную раковину ее уха, с гордостью ощущая, как она трепещет в ответ.

Как он мог считать ее угловатой, когда ее шея так грациозно переходит в плечи? Когда ее кожа такая сладкая на вкус. Он захотел — о, как же сильно — увидеть, что скрывается под покровом ее грубого одеяния, и принялся распутывать завязки дублета, улыбаясь, не в силах отвести от нее глаз, когда она кинулась ему на помощь, а потом сбросила свое защитное облачение на пол.

Теперь на ней осталась только свободная шерстяная рубаха поверх льняной сорочки. На миг он представил ее в платье: шея тонет в пене белоснежного кружева, глубокий вырез обнажает нежные, соблазнительные округлости грудей…

Нет. Вычурные наряды не к лицу его Кейт. Как блестящие доспехи не подходят мужчине, живущему на границе.

Пробравшись под слои шерсти и льна, он положил ладони на ее кожу, такую горячую, словно под нею пульсировала сама жизнь.

— Позволь мне… — Он успел договорить? Или просто стащил с нее оставшуюся одежду и отбросил в сторону? Но потом, увидев ее обнаженной, он утратил дар речи.

Она отрицала свою принадлежность к слабому полу, но ее груди — полные, круглые, острые словно от холода — говорили обратное. Он осторожно дотронулся до нее, как будто боялся сломать, если будет недостаточно нежен. Накрыл обе груди ладонями и погладил. Его пальцы сомкнулись на их кончиках. Она закрыла глаза, запрокинула голову, и из ее горла вырвался гортанный звук, невнятный, как его мысли.

Он подумал, что теперь, узрев ее нагое тело, никогда больше не сможет закрыть глаза. Все, что она так долго прятала, манило его, и больше всего те невидимые границы ее тела, где груди переходили в ребра, где плечо становилось горлом. Он будет изучать ее, пока не познает полностью, пока не узнает, где ее талия перетекает в бедра, где живот становится местечком меж ее ног…

Отведя вверх ее руку, он наклонился, чтобы поцеловать неуловимую грань под грудями, где начинался торс. Искушая его губы, она шевельнулась, потянулась к нему. Ее тело само угадывало, что нужно делать, оно просило его без слов.

И он ответил на эту немую просьбу.

В ее руках, ласкавших его спину, тоже проснулся голод. Она взялась за его плечи, начала расстегивать куртку такими же трясущимися, неуклюжими пальцами, какими только что были его собственные. Он помог ей и снял тяжелый дублет, над которым она так долго трудилась, потом, не дожидаясь ее помощи, сбросил рубаху и нижнюю сорочку.

Теперь пришел ее черед изучать его тело. Под ее жадным взором он испытал странную робость и надежду на то, что он ей понравился — чувства, которые он никогда еще не испытывал наедине с женщиной.

Потом она дотронулась до него.

Принялась водить ладонями от шеи к плечам, от локтей к запястьям, и снова вверх, сначала с одной стороны, потом с другой, потом через грудь, словно стремилась познать и запечатлеть в своем сознании каждый дюйм его тела.