В Васильевку я приехал на предпоследнем автобусе, в полдвенадцатого ночи, чувствуя себя сдутым шариком. Я так и не понял, увенчалась ли успехом моя миссия и не выйдет ли отец на тропу войны. Если не идиот, не выйдет.

Глава 18

Планы лелеять

Фонарей в поселке не было от слова совсем, и их заменяла огромная луна, выкатившаяся на небо и залившая мир серебром. Чернеющие вдалеке горы, птицы, не смолкающие даже ночью, и длинные тени на асфальте делали картину сказочной.

Когда я свернул на бабушкину улицу, Сумскую, всполошились собаки, на ночь спущенные с цепей, заметались вдоль заборов.

Мир погрузился в лай.

Вот как вырвутся сейчас — и пойдут клочки попаданца Павла по закоулочкам. Я поднял валявшийся у обочины дрын и стал выискивать деревья, куда при необходимости можно залезть. Слава богу, покидать охраняемую территорию собаки не стремились, и я благополучно добрался к дому номер тридцать три.

Бабушка и Наташка ждали меня под козырьком у порога — видимо, по лаю сориентировались, что я иду. Пес Боцман лениво потрусил меня встречать. Я все еще не доверял ему, уж очень он грозен. Но, помня мою доброту, пес ткнулся носом в ладонь и прислонился головой — чешите меня, чешите!

— Ну, что там? — спросилась Наташка, переминающаяся с ноги на ногу.

Несчастной она точно не выглядела — уже отлично.

— По чаю? — предложила бабушка. — И расскажешь все.

Растущий организм ответил громким урчанием желудка. Аж неловко стало — словно меня заводили ручным стартером.

В кухне ждала тарелка так называемого хвороста, присыпанная сахарной пудрой, и кувшин молока от производителя, то есть прямо из-под коровы. Мама тоже жарила хворост — просто сладкое тесто в масле, и так же делала надрез в середине, выворачивала в него края, уподобляя изделие татарской пахлаве.

Пока я хрустел хворостом, Наташка болтала:

— Прикинь, я доила козу! Вот это все я надоила! Оно ваще не вонючее, не кривись! Я пробовала.

Прожевав, я с наигранным упреком сказал:

— И как тебе живется с мыслью, что ты доила Иден? — Она расхохоталась. — А я пью молоко Иден. Мой мир не будет прежним.

Как-то я пробовал козье молоко: оно жутко воняло козлятиной и имело противный привкус. Это же и правда было вкусным. Прикончив пару хворостин, я рассказал о Лялиной, о нашем с отцом разговоре и спросил:

— Как думаете, он свалит?

Бабушка потерла подбородок. Молча подошла к печи, набила трубку табаком, открыла дверь и стала в проеме, чтобы на нас не дымить.

— Я не уверена, — грустно сказала Наташка и вдруг повеселела, кивнула головой вниз, отбила чечетку. — Гля какие у меня кроссы! Импортные! Бабушка на что-то выменяла у соседей.

Я присвистнул. Это были уже изрядно изношенные, но еще бодрые баскетбольные кроссовки «Авиа». Импортные!

— Ну все. Одноклассниц разорвет на тысячу хомячков, — поддержал ее я, а сам подумал, во сколько же обошлась эта покупка бабушке и как вообще кроссы оказались в деревне.

Судя по состоянию и пожелтевшей коже, они старые, родом из 80-х. Видимо, кто-то ходил в плаванье, привез их ребенку из-за границы, ребенок вырос, и вещь пошла по рукам. Наташке круто повезло. Радость обладания крутой вещью вытеснила боль утраты.

— Наверное, тебе аж в школу захотелось, — предположил я.

— А еще варенки есть! Прям модные! — радостно поделилась она и закатила глаза, а потом погрустнела. — Как я пойду с такой-то рожей? Ей минимум неделю заживать. Бабушка мажет чем-то, но все равно.

— Вам туда теперь два часа ехать, — сказала бабушка.