— Вам туда теперь два часа ехать, — сказала бабушка. — Благо недолго учиться осталось. Когда у вас экзамены?

— Третьего русский, одиннадцатого июня геометрия, — сказал я.

— У меня первого и тоже одиннадцатого, — откликнулась Наташа. — Как раз заживу.

— И обновки все увидят, — подкинул я радости.

— Да какой увидят, одеваться надо, как дебил: черный низ, белый верх, — возмутилась она. — Я часть вещей взяла, но трусы и все прочее дома.

— Да и у меня. Поеду завтра в школу, Борьку отловлю и попрошу вынести втихаря.

Наташка поморщилась.

— Он — крыса мелкая, настучит предкам.

— Не настучит, — вступился я за брата и обратился к бабушке, она пыхтела на улицу, но дым все равно залетал в дом. — Ба, что думаешь про отца? Будет нас прессовать?

— Пусть только попробует, — пророкотала она — как в тучах перед грозой загромыхало. — Если все, как ты сказал, и его пытаются подсидеть на работе, то вряд ли. Вот напишу в прокуратуру — и конец его карьере. Но всякое возможно. Потому нужно подготовиться. Обрез мы спрячем в огороде: от этого козла любую гадость можно ожидать. Мы с Наташей завтра поедем в больницу, снимем побои — вдруг он не уймется, и придется воевать. Главное, Наташа, чтобы ты потом в отказ не пошла.

— Я его ненавижу, — прошипела сестра, — и хочу, чтобы он сидел! Как ты такое подумать могла?

А ведь бабушка права. Сколько случаев, когда жертвы домашнего насилия потом отзывали заявления!

— Я тоже хочу, чтобы он сидел, — кивнула бабушка, а мне подумалось, что вряд ли он сядет.

Скорее всего потеряет работу, отделается условным сроком или штрафом, озлобится окончательно. И кому от этого станет лучше? Изгнание с насиженного места и общественное порицание — для него серьезное наказание. С бабушкой отдельно об этом поговорю, сейчас не стоит.

— Есть еще кое-кто, кого мы не учли, — продолжила бабушка. — Оля. Как это все отразилось и отразится на ней?

— Вам надо помириться, — предложил я, — и все.

— Все то оно все, но я отношений не рвала. — Сказала бабушка, выпуская кольцо дыма. — Это ее единоличное решение.

— Решение — это вообще не про мать, — возразил я. — Под чье влияние она попадает, решения того и транслирует.

— Но все-таки она — человек. Мать, которая вас любит. Как умеет, да, но я точно знаю, что это так. И козла этого, — она по-мужски сплюнула, — любит. И вообще, Павлик, откуда ты таких слов нахватался? Разговариваешь, как учебник.

— Учебники не разговаривают, — отмахнулся я. — Мы ее поддержим, когда отец уйдет, а со временем она поймет, что это для ее же блага.

Бабушка покачала головой и с сожалением проговорила:

— Может и не понять. Ты совсем не знаешь женщин.

Я зевнул, потянулся и сказал, вставая:

— Фронт работ обозначен. Утро вечера мудренее, потому я — спать, чего и всем советую.

Наташка тоже зевнула, прикрыв рот. И бабушке передалось.

— Мне нужен будильник, вставать-то завтра в шесть, подготовительные по русскому в девять, — добавил я.

— Я бы не ехала, — сказала Наташка, отнесла в раковину посуду и принялась ее мыть. — На фига оно тебе?

— Попрошу Борьку тайком вынести наши вещи.