— Вот зачем он это сделал? — задала риторический вопрос бабушка.

— Ревнует, — ответил я. — Раньше он был единственным любимым внуком, а теперь появились мы, и ты большую часть времени проводишь с нами. А еще в прошлый раз, когда собирались все вместе, он обижал Борю, и мы подрались. Точнее — устроили дуэль, и я его победил. Вот он и затаил обиду.

Лучше сразу сказать правду, чем множить ложь.

И опять бабушка повела себя правильно с точки зрения морали, кивнула.

— Я помню, как Наташа и Боря от него шарахались. Много пачек испортил этот остолоп?

— Пока не знаю, — пожал плечами я. — Почуял запах, глянул в пакет, а там… Ты ведь не говорила ему, что я должен приехать?

— Нет.

— Вот он и решил нагадить, смыться, а потом сказать, что так и было, сами разбирайтесь.

Шавки все не могли угомониться, носились вдоль заборов и верещали. Возле дома Канальи я увидел гнилой «жигуль» и торчащий из-под капота зад Алексея.

— Привет, дядь Леша! — крикнул я.

Каналья распрямился и ударился затылком о капот. Помахал мне, протягивая вперед черные от масла руки.

— И тебе привет! Рад видеть! Руки я тебе не подам, извини.

Я показал ему «класс» и попытался улыбнуться, хотя было нерадостно.

На кухне, потеснив недоумевающего Юрку, мы первым делом принялись осматривать товар. В одном пакете было повреждено шесть пачек, в другом — четыре. Почти половина. И как же здорово, что вторая половина, та, что для торговли в выходные, придет только завтра.

— Это че это? — спросил Каюк.

— Андрей испортил кофе, — объяснила бабушка.

Каюк выругался, шлепнул себя по губам, но отчитывать его никто не стал.

Бабушка вертела в руке пачки, прикидывала, можно ли аккуратно раскрыть упаковку и заклеить. Это было бы реально сделать с пачками из будущего, эти же представляли собой квадратные брикеты, кофе после вскрытия требовалось так же спрессовать, что не представлялось возможным. К тому же четыре пачки были насквозь пробиты ножом и испачканы содержимым, что может навести покупателей на мысли о подставе.

— В принципе, мы не в убытке, — вслух рассуждал я. — Чем врать и выкручиваться, можно тупо заклеить порченые пачки и продать по себестоимости в рестораны и кафе, у меня есть там клиенты, а им все равно, содержимое-то не пострадало. Обидно только, что ничего не заработаем.

— Обидно, что такое делают — свои, — вздохнула бабушка, грузно опустилась на стул, закрыла лицо руками, плечи ее мелко затряслись.

Эта женщина стреляла фрицев, ползала по-пластунски в грязи, замерзала в окопах и, наверное, не плакала. На пару секунд я растерялся. Уместно ли будет мое сочувствие? Может, ей отвратительно проявлять слабость? Но я все равно встал и обнял ее — оттолкнет так оттолкнет. Юрка шагнул к нам, но не решился присоединиться. И еще больше захотелось нахлобучить братца. Поймать на остановке и бить, бить до кровавой юшки, а потом долго возить мордой по асфальту.

Но Андрюша пришел сам, как побитый щенок. Молча сел на корточки возле пакетов, достал испорченную упаковку, долго вертел в руках и проблеял:

— Наверное, это как-то можно исправить. Можно ведь? Если клеем аккуратно свести края разрыва…

— Там не только бумага, но и под ней — фольга, — сказал я холодно. — И представь лицо покупателя, когда он обнаружит, что ему подсунули брак.

Андрюша забормотал:

— Десять тысяч? У меня есть тридцать две. На новый плеер копил. Я отдам. — Он тронул бабушку за ногу. — Отдам, слышишь?

Бабушка распрямила спину. Удивительно, но ее лицо не распухло от слез, недавнюю слабость выдавали лишь красные глаза и влажные щеки.