Вспыхнула красная кнопка «Аттеншен», и меня будто столкнули на землю, и вот стою я, маленький и ничтожный, с рупором. Опасность! Потому что именно эта сила превращает человека в лемминга и заставляет жертвовать собой, во имя добра творить страшные вещи.

Она такая могучая, что в ней легко раствориться и потерять себя! Вот так воспаришь — а потом хрясь! И валяешься пережеванный, с поломанными костями, никому не нужный и использованный.

Я путанно закончил речь тем, что коррупция коснулась и учителей, и вот мы вынуждены защищать своего хорошего директора, а нас не хотят слышать.

Последние слова я произносил через силу, они будто бы прорывались из горла с трудом и боем. Смолкнув, я вернул громкоговоритель коммунистке, шепнув:

— Спасибо.

Памфилов исступленно зааплодировал. Женщина-коммунистка — тоже. Наши подхватили, им ответили люди на площади, охваченные чем-то наподобие религиозного экстаза.

— Меня зовут Мария, — представилась активистка, разглядев во мне очень полезную деталь своего плана. — Предлагаю нам объединить усилия. Коммунистическая партия — с молодежью!

— Спасибо за поддержку, Мария, — улыбнулся я и ничего не пообещал, развернулся и побежал к своим, а если конкретно — к Юрке, и объявил обеденный перерыв.

Спрятавшись за спинами, Каюк открыл сумку, налил полчашки чая. Я выхватил пирожок — крупный и тяжелый.

— С индюшатиной, — гордо объявил Юрка.

А дальше мы, сменяя друг друга, ели пирожки и пили горячий чай из одной чашки. Как и обещала, Наташка раздавала жвачки, и все были счастливы, особенно младшие, потому что человеку нужно быть не просто сытеньким, но и — частью чего-то большого и правильного. Даже Гаечка и Карасиха не крысились друг на друга. Подкрепившись, они отошли в сторонку, и Саша на Шипе показала, как правильно делать удушающий.

Потом пришли журналисты, причем они представляли три разных издания. Друзья с удовольствием фотографировались для статьи и говорили то, что уже было сказано много раз. Слова отскакивали сами, я все время упоминал Ольгу Ройзман, которая обещала помочь, и натравливал журналистов на нее, но в седьмой кабинет никто так и не пошел. А может, я просто не заметил.

Видимо, журналисты стянулись на коммунистов, а потом заинтересовались нами.

Так все минусы удалось обернуть плюсом, мы проторчали возле гороно до окончания рабочего дня, но даже после шести народ не спешил расходиться. Не только 9 «Б» стал группой друзей и единомышленников, но и вся семнадцатая школа.

Это был не просто успех — триумф, и я думал, как не растерять чувство единения. Пожалуй, это самое значимое мое достижение, причем не только меня-нынешнего, но и меня-взрослого. Очень хотелось верить, что в понедельник, когда придем в школу, директором будет уже не Джусь.

* * *

Первыми уехали восьмиклассники и семиклашки. Старшим понравилось бороться за правое дело, и Памфилов продолжал выкрикивать лозунги. Иногда его сменяла Карасиха и Ольга — всем хотелось внесли свой вклад в победу.

Когда начало смеркаться, приехал ментовский бобик, оттуда высыпал наряд. Может, они не по наши души, а к коммунистам, но лучше было не рисковать, и я скомандовал:

— Шухер! Валим!

И все рассредоточились, растворились в толпе, чтобы снова собраться на остановке, а потом ехать в автобусе с гармошкой, заняв всю его заднюю часть и распевая «И Ленин, такой молодой», «Скованные одной цепью» и «Раскачаем этот мир».

Я принялся проталкиваться к выходу вместе с Димонами и Плямом с Бариком, чтобы отдать диктофон Лялиной. С нами прощались, как с родными, даже гоп-команда Карасихи.