А когда проморгался, обнаружил себя в комнате таинственной девушки или парня, которая непонятным образом связана с моей способностью влиять на будущее. Она спала, отвернувшись к стене, а на громоздком комоде лежали бумаги с печатями. Откуда-то я знал, что мне нужно заглянуть в них, их оставили специально для меня.

На цыпочках, стараясь не потревожить спящую (все-таки мне хотелось думать, что это девушка), я пробрался к документам. Это оказался ворох медицинских анализов: биохимия крови, то ли рентген, то ли МРТ (не очень в них разбираюсь) головного мозга и прикрепленное заключение, не распечатанное, а написанное неразборчиво-медицинским почерком, единственное, что я разобрал: первичная лимфома центральной нервной системы с локализацией в правой лобной доле головного мозга.

То есть опухоль мозга. Вот почему девушка говорила, что хочет жить. Но кто она, и при чем тут я? Это рак или нет? Она умирает, или есть надежда на исцеление? Очень хотелось, чтобы девушка жила, словно она была моей близкой родственницей. Я покопался в памяти и про лимфому ничего не нашел. Надо у мамы спросить, она должна знать.

Девушка шевельнулась, перевернулась на спину, посмотрела на меня, и наши взгляды встретились…

Но реальность задрожала, запикселилась от все нарастающего дребезжания.

Будильник, мать его! Первым делом я его выключил — чтобы в субботу не разбудил домашних. Потом прошлепал к окну, выглянул: пасмурно, но сухо. Потому надо побыстрее на мопед — и к бабушке, а то хлынет ливень, и промокну до нитки.

Всю дорогу я думал. Кто эта таинственная незнакомка и какая связь между мной, меняющейся реальностью и ею?

Если время на таймере сдвинулось на целый год, значит ли это, что Джусиху погонят из нашей школы погаными тряпками? Или просто не дадут стать директором?

Что будет, если ее вдруг назначат директором в другую школу? Не нивелирует ли это положительный эффект? Джусиха-то продолжает существовать, а такой злокачественный человек везде пролезет и воцарится. Главврач Жунько, из-за которой уволилась мама, такая же. Вот бы поместить двух змей в банку — пусть аннигилируют.

Машин на дороге субботним утром было немного, в том числе фур, от которых меня на мопеде сдувало с обочины, и к бабушке я добрался быстрее обычного. Заметил на заборе табличку «куплю грецкий орех». Открыл калитку, обнялся с Боцманом — ну какой же душевный пес, всегда такого хотел! — и лишь потом закатил мопед во двор.

Первым из кухни вышел Каналья с тетрадью в руках, куда он записывал заказы и график работ, радостно помахал ею. Из дверного проема выглянули бабушка и Каюк. Я пожал руку Каналье и направился на бормотание радио, надеясь и бабушку отблагодарить за вклад в нашу революцию, и новости узнать.

— Привет, ба! И тебе, Юра, привет. Огромное спасибо, что не дала пропасть от голода и покормила моих революционеров.

Бабушка улыбнулась.

— Это меньшее, что я могла сделать. Сам-то не голодный? У меня тут творожок. Будешь?

— Не откажусь, — потер руки я. — Дома не успел позавтракать.

Усаживаясь за стол, я заметил в душевой два ящика огромных груш — бабушка и без меня отлично справлялась. На столе стояла пиала со сметаной — настоящей, плотной, в которой ложка стоит.

Юрка сверлил меня взглядом и аж на табурете подпрыгивал, будто хотел поделиться со мной радостной вестью, но не находил удачный момент.

— Что у тебя? — спросил я.

Он вскочил и кивнул на выход.

— Давай покажу!

Он повел меня в гараж и остановился возле мопеда, точно такого же, как мой.

— Вот! — раздулся от гордости он. — У меня по матеше четверка за контрольную! Прикинь! Если четверть без трояков закончу, ставим мотор, и можно кататься!

— Круто! — порадовался я не за приятеля даже — почти за брата.