Ремонта она не видела с момента постройки, щербатые половицы скрипели под ногами, голубая плитка за колченогой двухконфорочной плитой, и стол, и стены были заляпана жиром. Табуретки, застеленные вязанными салфетками, тоже выглядели грязными. Казалось, если взять эти салфетки в руки, они будут деревянными.

Ну а черные кастрюли и чайник будто бы только что были на костре.

Хозяин шагнул к плите и обратился к Каналье:

— Я поставлю чай, вы ведь не против?

— Спасибо, — кивнул Каналья без энтузиазма.

Я отследил направление его взгляда и увидел крупного рыжего таракана, заинтересовавшегося объедком между половицами. Страшно представить, что в спальне!

— Я хотел бы посмотреть на вещи, которые вы мне принесли. — Лев Семенович уселся напротив меня.

Каналья тоже сидел, а вот Андрею не хватило места, и он остался подпирать дверной косяк. Я принялся разворачивать керосиновую лампу. Хозяин квартиры с интересом вытянул шею. Глаза его заблестели. Когда наконец лампа предстала во всей красе, у него, как у Андрея при виде иконы, задрожали пальцы.

— Восхитительно! Это… это шедевр!

Прежде чем прикоснуться к керосиновой лампе, он пару раз сжал и разжал пальцы, словно боялся ее сломать. Наконец решился, повертел в руках, аккуратно наклонил, рассмотрел дно, постучал по металлическим девушкам.

— Бронза! Очень хорошая работа. Судя по клейму на вентиле — середина девятнадцатого века.

Андрей присвистнул.

— А страна? — спросил я.

— Франция. Знаменитая фирма. BREVETE. Фарфор, ручная роспись, без реставрации. — Его монотонный голос напоминал молитву.

— Сейчас! — Лев Семенович, поскрипывая половицами, рванул из кухни, а вернулся с лупой, принялся вертеть лампу так и сяк. — Точно! Франция, 1828 год!

Каналья присвистнул. Хозяин берлоги встрепенулся и поднес палец к губам.

— Т-с-с! Примета плохая, денег не будет…

— Т-с-с-с, — зашипел чайник на плите, готовый разразиться свистом.

Лев Семенович залил кипяток в фарфоровый чайник в форме слоненка, куда уже засыпал чай, погладил его.

— Китай, девятнадцатый век. Но — скол на хоботке, неликвид. — Он вздохнул, щелкнув чайник по боку. — Знал бы он, что настанет время, когда в нем будут заваривать чай, который даже веником не пахнет…

— Таки какова цена нашей лампы? — спросил Каналья.

Глаза Льва заблестели, черты лица стали хищными.

— Она, бесспорно, дорогая. Ее истинная стоимость определяется трудно, нужно говорить со специалистами в этой области. К тому же во всем мире есть коллекционеры, готовые и тысячу долларов отдать за редкую вещь, какой ваша лампа, бесспорно, является.

— Ближе к делу! — Каналья тоже хищно подался вперед.

Реставратор почуял это и продолжил, глядя куда-то в сторону.

— Сто долларов — ее цена сейчас. Бо́льшую сумму вряд ли кто-то предложит, потому что коллекционеры обнищали, а поездка за границу нецелесообразна.

— Вы предложите? — спросил я. — Тысячу долларов?

Кадык реставратора дернулся, будто он эти деньги проглотил.

— У меня нет таких денег! — развел руками он. — Но есть шестьдесят пять долларов.

Мы с Канальей посмотрели друг на друга, я мотнул головой, и Алексей сказал:

— Огромное вам спасибо! Мы подумаем.

Реставратор снова дернул кадыком.

— Вещь требует реставрации, потемнел фарфор… Но, если вы готовы подождать, я могу занять двадцать долларов и купить лампу за восемьдесят пять.

Каналья распахнул глаза, скосил их на меня, но я скрестил два указательных пальца — мол, ни в коем случае.