— У них есть еще кое-что, — напомнил Андрей. — Павел, покажешь?

Я развернул икону, и реставратор затрясся весь, вцепился в нее, не стал ветреть в руках, а впился взглядом, принялся рассматривать образ через лупу, щелкая языком.

— Ну? — спросил Андрей. — Шестнадцатый век? Как я и думал?

Лев Семенович посмотрел на него с неодобрением.

— Все возможно. Необходим более тщательный анализ, мне нужно в лабораторию.

Задумавшись, хозяин квартиры разлил чай по чашкам, вытащил из ящика коробочку с сахаром, выложил на блюдце три кубика и напомнил, держа икону обеими руками:

— Чтобы установить детали, мне нужно в лабораторию. Вы не против?

— Я с тобой, как договаривались, — вызвался Андрей.

Вроде бы даже обрадовавшись, реставратор вернул Андреев кубик сахара в коробку. Вспомнилось: «Сколько ложек чая вы кладете в чай?» «Дома одну, в гостях можно и пять». «Чувствуйте себя как дома!»

— Идем!

Они с Андреем удалились. Когда хлопнула дверь в помещение, которое хозяин называл лабораторией, Каналья взял за ушко изящную фарфоровую чашку, слишком чистую для этого места, сделал глоток:

— Тоже Китай. Лохматый век, но неликвид. — Он щелкнул языком точно, как хозяин, и покачал головой, закатывая глаза, будто собирался умереть. — Трещина!

Я хохотнул. Каналья продолжил:

— Жениться ему надо, а то тараканы сожрут. Проснется, а он вместо спальни — в туалете. Унесли.

— Таким людям нельзя жениться, — парировал я и вспомнил отца с малолеткой под руку. — Он сожрет жену, если она сдвинет с места его барахло, а труп мумифицирует и положит на балконе. Или жена его сожрет за это барахло.

— Сколько он хочет за э-э-э… диагностику?

— Экспертную оценку, — поправил его я. — Тысячу рублей.

— Ты уверен, что не стоит продавать лампу за сто баксов? Это ведь хорошие деньги.

С одной стороны, он прав: это почти двадцать акций «МММ», которые превратятся в двести тысяч через месяц и в четыреста — через два. Но с другой — это вложение денег типа как в землю, цена лампы — минимум тысяча долларов, просто сейчас ни у кого нет денег, и Интернета нет, чтобы продать ее иностранцам.

У Льва Семеновича наверняка есть знакомые скупщики старины и точки сбыта, он купит у меня лампу за сто баксов, продаст за сто пятьдесят. Полтинник поднимет и будет его два месяца проедать.

Каналья выхлебал чай, налил себе вторую порцию, потом третью и произнес задумчиво:

— Пошел я в туалет. Если буду орать — хватай топор и беги на выручку.

Я остался в одиночестве, слушая, как гудит водопровод. Тишина стояла мертвая: ни соседского телика, ни топающих детей, ни собак, только вдалеке, в порту, гудел сухогруз или танкер. Одним словом — сталинка.

И снова погрузился в мысли. Вопреки стараниям химички Никитича, которая спрашивала все, что мы проходили с начала года, химию я сдал на пять. Остальные учителя отказались меня опрашивать, сказали, что ответа на уроке будет достаточно.

Четверть я заканчивал со всеми «пятерками», как и Илья, и Баранова. Гаечка подтянула математику, у нее в четверти было две четверки: алгебра, по которой раньше был еле-еле трояк, и физика. Чабанов также заканчивал с двумя четверками, чем удивил учителей. Рамиль и Минаев, по жизни троечники, стали хорошистами. Карась, второй по тупизне ученик нашего класса, исправил двойки и обзавелся даже «четверками» — по труду, физ-ре и анатомии. Лихолетова как училась неплохо, так и учится.

Теперь наш некогда средненький по успеваемости класс — самый продвинутый в школе. Только Желткова картину портит, но у нее, похоже, умственная отсталость.