Мартин шел обнимая меня за плечи одной рукой, перекинув через другую плащ, пиджак и джемпер: не выдержав здешней жары, он постепенно, слой за слоем, освобождался от темной одежды из Сан-Франциско, но ни разу не пожаловался. Он терпеливо выслушивал мою исповедь, только изредка перебивая меня, чтобы задать наводящий вопрос типа: «А какую музыку исполняли там, в «Марриотте»?» или «А какую игру «Воинов» показывали?» Но на черта мне было знать, какую там показывали игру?! А еще: «Какой отрывок из книги он читал тебе у бассейна?» или «Что ты чувствовала. когда он улыбался?»

Когда Мартин чувствовал, что воспоминания ранят мне душу, то останавливался и ласково меня успокаивал.

Но я уже начала иссякать — так измотали и измучили меня все эти разговоры. Наконец мы вернулись в отель и зашли в темный бар на первом этаже. Мы заказали наши обычные напитки: ему — белое вино, мне — бомбейский джин со льдом, а потом вышли во двор и сели за один из кованых металлических столиков. Во дворике не было ни души.

— Сама не понимаю, как я могла такое выкинуть, — говорила я. — Я лучше, чем кто бы то ни было, знаю, чем обусловлены все наши правила, поскольку сама их разрабатывала. Но и это еще не самое худшее. Самое худшее — другое. Если я вернусь туда и увижу, что он в полном порядке: переориентированный, интегрированный, ну не знаю, какую еще идиотскую терминологию здесь можно применить, то я этого точно не переживу. Нет, я не способна пройти через это снова. Что меня больше всего и пугает. Вот почему я не могу взять и вернуться назад, начать все с чистого листа, обсудить проблему с Ричардом и Скоттом, а это именно то, что они настоятельно советуют, и тем самым решить ее. Я знаю, что сойду с ума, стоит мне увидеть Эллиота или Клуб. Нет, тогда я наверняка свихнусь уже окончательно! Об этом не может быть и речи!

Тут я остановилась и посмотрела на Мартина. Он уютно устроился на кованом стуле, будто сидел дома в своем любимом кресле: правая рука задумчиво поглаживает нижнюю губу, сузившиеся глаза смотрят на меня с пониманием — казалось, он готов слушать меня вечно.

— И знаешь, что самое фиговое. Он способен на что угодно, — сказала я. — Он такой сексуальный. Такой чувственный. Неприкрыто чувственный. Ты даже не представляешь, как он ест. Он не ест, а вбирает в себя еду, будто занимается с ней любовью. И танцует он точно так же. Ты не поверишь! Люди расступались, чтобы посмотреть на нас. Я не знаю, что такого особенного мы делали. Да и какая разница! Я в жизни так не танцевала. Господи, а заниматься с ним сексом! Это что-то. Он способен играть любую роль. И жестокое садомазо, и традиционный секс, но такой пронзительный, словно электрическим разряд. И все же это было так, так…

— Так? — переспросил Мартин.

— Так чертовски нежно! Иногда мы прижимались друг к другу уже в полудреме, и это было как прижиматься к… Я даже не знаю… Нет, не знаю…

— А как тебе… — спросил Мартин шепотом. — Я хочу сказать, как тебе традиционный секс, — осторожно продолжил он, — без обычных ритуалов и атрибутики?

Вопрос Мартина не удивил меня, не застал врасплох. Может быть, потому что я весь день готовилась к ответу на него. Хотя я опять почувствовала себя крайне неуверенно — уже который раз за эту неделю, когда пыталась решить для себя этот вопрос.

— Хочешь, я тебе кое-что скажу? Такое же безумное, как и все остальное. Я ведь занималась этим впервые в жизни, — заявила я, бросив на Мартина вопросительный взгляд: способен ли он оценить всю необычность моего признания.