Мартин слегка напрягся, но не испугался, в отличие от Эллиота, которого мои слезы там, в отеле, повергли в ужас.

— Мартин, как думаешь, мы правильно сделали? Или это очень плохо? Как думаешь, мы ведь, правда, хорошие — как говорим сами себе? Мы ведь нормальные — как говорим всем остальным? Или мы испорченные, свихнувшиеся создания, не заслуживающие снисхождения? Мартин, разве мы плохие?

Он долго-долго на меня смотрел, явно пытаясь скрыть свое удивление, а возможно, и обиду.

— Мартин, я хочу услышать еще раз. Ну пожалуйста! А вдруг я тогда чего-то не поняла.

— Лиза, что до меня, то Дом — свидетельство моего нежелания считать себя плохим человеком, нежелания казаться или слыть плохим из-за своих сексуальных пристрастий. И ты это знаешь.

— Но то, что мы делаем: это хорошо или плохо?

— Лиза, мы избавили людей от необходимости рыскать по улицам и обшарпанным меблирашкам в поисках экзотического секса: мы избавились от дешевых проституток и второразрядных сутенеров от всех тех, кто в далеком прошлом делал из нас преступников и попрошаек. И кто скажет, что это плохо?! Ты сразу поняла это, как только переступила порог Дома, а ведь с тех нор ничего не изменилось. Клуб — величайшее творение, основанное с учетом тех же принципов и под строгим контролем. И смею заметить, что Клуб еще ни разу не подвел ни одного из тех, перед кем распахнул двери.

— Ну, он подвел Эллиота Слейтера, — возразила я.

— Хмм… Я удивляюсь! Но что ж такого могло произойти, чтобы ты так резко изменилась и потеряла веру в наше общее дело?

— То-то и оно. Ума не приложу! Все рушится, разваливается на куски. Вот я знаю, кто я такая, а вот — уже нет. Я сама не своя и не понимаю, что происходит.

Мартин внимательно за мной наблюдал. И выжидал. Но если я скажу еще хоть слово, это будет все тем же повторением вызубренного урока. Он сказал: начинай. Но с чего начать? И как?

— Лиза, — мягко произнес Мартин, — мы уже много лет не говорили по душам, ведь прошла целая вечность с тех пор, как ты вошла в мой кабинет и я рассказал тебе о Доме. Но я помню все. Помню, какой ты тогда была: прелестной юной девушкой, хотя и не такой красивой, как сейчас. У тебя было такое умное — и в то же время невинное — лицо, что во время первого нашего разговора я забыл обо всем, а со мной такое не часто случается.

— Я не забыла тот вечер, — проронила я.

Мне хотелось вернуть все назад. Возродить чувство первооткрывателя, возродить успокаивающую атмосферу Дома: иллюзию стабильности, реализованной мечты.

— Мы говорим с тобой о любви и идеалах, — вздохнул Мартин. — А еще о моем глубоком убеждении, что в один прекрасный день люди перестанут решать деликатную проблему альтернативного секса при помощи подонков или, в лучшем случае, полиции.

Я молча кивнула.

— Помню, как спрашивал тебя, способна ли ты полюбить людей, переступающих порог моего Дома, — продолжил Мартин. — А помнишь ли ты свой ответ? Ты сказала, что на самом деле не против любителей сексуальных приключений, которые не причиняют вреда другим. Сказала, что тебе жаль распахивающего пальто старого извращенца в парке, парня в автобусе, трущегося о хорошенькую девушку, но не осмеливающегося с ней заговорить. Ты жалела трансвеститов и транссексуалов. А еще сказала, что ты — это они, а они — это ты. И так было всегда. С тех пор, как ты себя помнила. — Он отодвинул чашку с кофе и перегнулся ко мне через стол. — Ну и когда ты со мной этим поделилась, — продолжил он, — я подумал: эта девочка в душе так же романтична, как и я, но гораздо невиннее меня. Возможно, чуть-чуть ненормальная. Я разглядел твою мощную сексуальность, которая сформировала и, вероятно, даже закалила тебя.