Тем не менее да, это он.

Невыносимо тяжело стоять в полной беспомощности и смотреть на отца...

Они очень редко виделись за последние пятнадцать лет, причем всегда по папиной инициативе. В одном из первых детских воспоминаний пятилетний Джек в бейсбольной перчатке размерами вполовину меньше его самого ловит мяч, которым они по кругу перебрасываются с отцом, сестрой Кейт, братом Томом. Папа с Кейт ему постоянно подыгрывали, Томми всегда заставлял промахнуться.

В твердой взрослой памяти хранится худощавый спокойный мужчина, редко повышавший голос – но когда повышал, его слушали; редко поднимавший руку – но когда поднимал, единственный быстрый шлепок по заднице давал понять ошибку. Он работал бухгалтером в фирме «Артур Андерсон», потом – за десятки лет до финансового скандала – перешел в «Прайс уотерхаус», где служил до выхода на пенсию.

Никогда не выставлялся, не лез в общество, никогда не имел роскошного автомобиля – предпочитал «шевроле», – никогда не покидал дом на западе Джерси, который они с мамой купили в середине пятидесятых. Типичный представитель среднего класса с доходами среднего класса, с моралью среднего класса. Он не менял ход истории, кончины его не заметит и не оплачет никто, кроме живущих членов семьи и неуклонно сужающегося круга старых друзей. И все‑таки папа из тех людей, которых, по словам Джоэла Маккри[14] в «Броске в горы», всегда можно спокойно впустить к себе в дом.

Джек подошел к койке слева, с другой стороны от капельницы, подтащил стул, сел, взял отца за руку, слушая ровное медленное дыхание. Надо сказать что‑нибудь, только что – неизвестно. Говорят, люди в коме слышат, что происходит вокруг. Не особенно верится, но не вредно попробовать.

– Эй, пап... Это я, Джек. Если ты меня слышишь, сожми руку или пальцем пошевели...

Отец вдруг вымолвил что‑то похожее на «блуд». Джек опешил:

– Папа, что ты сказал? Что?

Краешком глаза заметил, как что‑то мелькнуло, оглянулся на плотную молодую женщину в белом, которая вошла в палату с пюпитром‑дощечкой в руках. Приземистая фигура, кожа цвета кофе с молоком, короткие темные волосы, на шее стетоскоп.

– Вы родственник? – спросила она.

– Сын. Вы сестра?

Женщина коротко – слишком коротко – улыбнулась:

– Нет, я его лечащий врач. Доктор Хуэрта, – протянула она руку. – Была дежурным невропатологом прошлой ночью, когда вашего отца доставила «скорая».

Он пожал ей руку, представился:

– Джек. Зовите меня просто Джек, – и кивнул на отца. – Он только что заговорил!

– Правда? И что сказал?

– По‑моему, похоже на «блуд».

– Понимаете, что это значит?

– Нет.

Может, услышал мой голос и хотел сказать блудный сын.

– Бессмысленная речь... обычна в его состоянии.

Джек несколько секунд разглядывал доктора Хуэрту. Как она в свои годы успела закончить медицинский институт, тем более стать специалистом?

– А в каком он состоянии? Как его дела?

– Не так хорошо, как хотелось бы. Кома – семь баллов.

– Из десяти?

– Нет, – покачала она головой. – Мы здесь пользуемся индексом Глазго. Хуже всего три балла – глубокая кома. Оптимально – пятнадцать. Оцениваем по глазным, речевым, двигательным импульсам. Глазной балл у вашего отца единица – они постоянно закрыты; речевой – два, то есть он время от времени произносит какие‑то звуки, как вы только что слышали.