Это объясняло странное отношение Бинка к Самоцветик. Некогда они любили друг друга, и, хотя любовь прошла, их связывали воспоминания о былом. Как романтично!

– А тебя не беспокоило то, что его она любила самого по себе, а любовь к тебе была вызвана силой магии?

– Нет, поскольку я знал все заранее и пошел на это вполне сознательно. От нее я хотел одного – чтобы она была хорошей женой, и в этом Самоцветик меня не разочаровала.

Итак, Кромби устроил свою жизнь по собственному усмотрению и мог считать, что она удалась. Конечно, его дочь Танди была наполовину женщиной, но на другую половину нимфой, так что особого отвращения у него не вызывала. Но о своем отце он ни ей, ни кому‑либо другому не рассказывал. Какой в этом смысл, если сам Хамфри за все эти годы даже не вспомнил о сыне?

И снова у Глохи появилась догадка.

– А что, если ты ему вовсе не так уж безразличен? – спросила девушка. – Конечно, всякий знает, что Хамфри из тех, кто предпочитает ворчать, вместо того чтобы дышать, и он ни за что не признается в обычной человеческой слабости, но давай предположим, что Добрый Волшебник, пусть намеком, дал понять, что помнит о тебе и хочет знать, как у тебя дела. Достаточно ли этого для того, чтобы ты признал его своим отцом?

Кромби поскрипел, покряхтел, побурчал, но в итоге согласился с тем, что это, пожалуй, примирило бы его с папашей. Но подобный разговор не имеет смысла, потому как от Хамфри ничего хорошего ждать не приходится. Да и ни к чему: скоро он мирно сойдет со сцены вместе со своими друзьями и все забудется само собой.

– Но ты ведь сам говорил, что Хамфри уделял Тренту и Ирис больше внимания, чем тебе. Как же вышло, что ты подружился со своими обидчиками?

– Они здесь ни при чем, самим‑то им и в голову не приходило меня обижать. Откуда им было знать, что к чему? Будучи солдатом, я долго служил Тренту и ничего худого о нем сказать не могу. Он ни в чем не виноват, и я не хочу напоследок ставить его и других в неловкое положение, рассказывая то, без чего вполне можно обойтись.

– Значит, и дочка твоя, Танди, тоже ничего не знает?

– Ни она, ни Самоцветик, так что давай оставим все как есть. После нашей вечеринки это уже не будет иметь никакого значения.

– Боюсь, вечеринку придется отложить.

– Отложить? – похоже, немощный старик встрепенулся. – Но как можно отложить наступление заката?

– Этого я не знаю, но в ответ на вопрос, где мне искать помощи ты дважды – дважды! – указал на Трента. Получается, что он в вашей нынешней вечеринке участвовать не сможет. Может быть, вам всем имеет смысл его подождать?

– Это типично женская каверза! – воскликнул Кромби, и его расшатавшиеся кости загрохотали от возмущения.

– Ну, такова уж моя природа, – отозвалась девушка с лучистой улыбкой. – Мне кажется, что Хамфри скучает по тебе и хочет, чтобы о вашем родстве было объявлено открыто, но он опасается сделать это – а ну как ты его отвергнешь. Думаю, он отправил меня к тебе с умыслом, в надежде, что я смогу подтолкнуть тебя к примирению. Ручаюсь, если ты хоть кивком, хоть еще каким‑нибудь намеком выразишь свое согласие, он самолично явится сюда, чтобы окончательно все уладить.

– Никогда! – воскликнул Кромби. Точнее, воскликнул бы, будь у него на то силы.

– Что «никогда»?

– Никогда в жизни Добрый Волшебник Хамфри не признается в том, что хоть раз, хоть когда‑то, хоть в чем‑то допустил ошибку.

Глоха и сама этого опасалась, однако подавила свои опасения в зародыше, прежде чем они не разрослись в настоящий страх.