— Славненько, — говорю. — Забирай наши манатки и иди туда. Выйдешь на поверхность — свяжись с крыльями. Вызовешь нашу резервную авиетку, если выйдет. Тогда заберешь меня на ней. А не выйдет — улетай.

— Фог, — говорит, — ты нашей резервной ту авиетку называешь, у которой двигатель разобран и антенны сняты? Да? Ты еще говорил, что энергоблок с нее для протонного ускорителя очень подходит?

Ну что я могу сказать…

— Хорошая, — говорю, — у тебя память, малек. Я думал, ты с этой беготней и временем любви забыл уже. Тогда скажу просто — вали отсюда, пока можешь. Сейчас какая-нибудь дрянь наползет, мы уже с четверть часа тут гужуемся.

— Наставник, — говорит, — я привязываю веревку. Все это ерунда. Я сейчас вытащу тебя, — а лицо совершенно отчаянное.

— Нас, — говорю, — сейчас сожрут обоих. Выполняй приказ, пилот, чтоб ты опух, а то у меня под ногами уже камни вибрируют, — и вытаскиваю бластер. Больше делать нечего.

А Укки кричит:

— Нет, нет, нет! Я спускаюсь к тебе! Мы идем вниз и ищем другое место!

— Не смей! — рявкаю. — Ты меня убить хотел — ну считай, что убил. Вали отсюда, я сказал!

Тогда он на пару минут исчез наверху, а потом снова свесился. И протянул вниз руки. Подо мной уже вовсю шла какая-то неторопливая работа.

А Укки говорит:

— Фог, держись. Все путем, — куда спокойнее.

Я потянул его за руку, осторожно — и чувствую, что он не скользит. Совсем. Я даже удивиться не успел — тело само подтянулось. Я ногу закидывал на край обрыва, когда внизу, что-то чавкнуло… с хлюпаньем, но негромким. Так, будто кто-то лужицу молока со стола схлебнул. Когда я потом туда посмотрел, ничегошеньки там уже не было — только ровный камень, но Укки, похоже, видел. Стоял на коленях, смотрел на меня снизу вверх, бледный-бледный, глазищи — из-за зрачков радужки не видно. И держался за рукоять меча.

— Что это было, герой? — говорю.

— Не знаю, — отвечает. Бесцветным, неживым голосом. — Не проси меня описывать, Фог. Не могу.

Я присел рядом с ним на корточки и руку протянул. А Укки ее отвел, как всегда. Пробормотал:

— Не трогай же меня, Фог, и без того тошно.

— Ну так поднимайся, — говорю, — товарищ мой отважный, и рвем когти отсюда, пока оно снизу сюда не вскарабкалось.

— Не могу, — говорит и вытягивает меч из ободранных ножен.

А меня разбирает истерический хихикс.

— Ты что, — говорю, — с горя зарезаться решил?

Укки на меня посмотрел с укоризной.

— Не так велико это горе, видишь ли, — говорит. — Просто я приклеил к полу комбез на коленях. У меня же твой рюкзак, а ты всегда с собой таскаешь микроотвертки, суперклей и всякое такое. Я видел, когда мы оставили авиетку, как ты из карманов комбеза все это в кармашки рюкзака перегрузил, а по своим карманам распихал лишние шприцы с иммунопротектором и химические фильтры для воды… вспомнил вот. От страха, наверное.

— Супернаблюдательность, однако, — говорю. — Что бы я без тебя делал…

А Укки очень аккуратно отрезал мечом куски ткани со штанов — от колена до лодыжки. Потом встал — приклеенные лоскуты так на полу и остались на веки вечные — подумал, и обрезал болтающиеся тряпочки. И получилось вроде комбеза с шортами по колено.

Я взял рюкзак, и мы пошли к выходу. Свет вдалеке постепенно гас, снаружи, похоже, ночь наступала, а внутри было гораздо светлее — и когда мы проходили мимо той самой колонны, в ее светящемся нутре что-то темное метнулось в нашу сторону и прилипло изнутри.