Маленькие улыбчивые люди сидели на корточках перед их столиком у стены, за сидевшими на корточках сидели другие на стульях, за ними запоздавшие, которым пришлось стоять. После начальной сцены спектакля Нэбби Адамсу, красиво стукнувшемуся головой об висевшую керосиновую лампу, делать, по мнению Краббе, было вроде бы нечего. Но в жизни горожан и ближайших сельчан случалось мало развлечений, и они наверняка испытывали благодарность к коричневому мужчине с оружием, к огромному желтушному ворчливому мужчине, к бледному мокрому школьному учителю в пропотевшем белом, к мокрой золотоволосой богине. В шуме за кулисами не было недостатка. Собака Мошна, закрытая в машине, визжала, скулила; ей громко отвечала собственная собачья публика.
Примитивная драма была главным образом религиозной; маленькие коричневые улыбавшиеся матроны без конца подносили младенцев к Фенелле для прикосновения и благословения. Полуголые оранг дараты с висевшими по бокам трубками для стрельбы курили крепкую местную махорку, завернутую в сухие листья, наблюдали, слушали.
— Не вижу, как у вас это получится, — сказал Нэбби Адамс. — Вы машину вести не хотите, а он мне для перевода нужен.
— Вопрос не в том, что не хочу, — язвительно, в сердцах сказал Краббе. — Мне просто что-то не позволяет.
— В тюрьме ночевать не хочется, — сказала Фенелла. — Надо вернуться. Ох, почему ты не можешь водить, Виктор?
— Зачем вам тут переводчик? — злобно спросил Краббе. — Почему сами не говорите на этом чертовом языке? Ведь вы тут давно.
— Почему вы сами чертову машину не водите? — парировал Нэбби Адамс.
— Это дело другое.
— Почему это?
— Ш-ш, — сказала Фенелла. — Прошу вас, не ссорьтесь.
Публика, довольная грубым, быстрым пассажем раздраженного языка, обменивалась улыбками. Некоторым запоздавшим в задних рядах кратко излагали интригу.
Алладад-хан, сидевший на сцене, произнес длинную речь. В ответ Нэбби Адамс произнес другую. И наконец, сказал по-английски:
— Говорит, отвезет вас назад, а потом сам вернется сюда завтра утром. Хотя все это чертовски досадно.
— Почему? — спросил Краббе.
— Что мне делать, торчать тут самому по себе?
— У вас есть собака.
— У нее денег нет. А у него есть.
— Вот десять долларов, — сказал Краббе.
Впрочем, в конце концов, одиночество Нэбби Адамсу не грозило. Вошел новый персонаж в сопровождении маленьких человечков, которые несли одежду и наручные часы. Коричневый и почти лысый, он приветствовал Нэбби Адамса на английском еврейском кокни.
— Привет, корешок. Все крепко поддаешь, а?
— Это Ранджит Сингх, — сказал Нэбби Адамс. — Присматривает за местными сакаями. Садись, — пригласил он.
— Не называй их сакаями, кореш. Им не нравится. — Ранджит Сингх, раз уж имя было объявлено, казался супругам Краббе загадочно безбородым. Чистое бритье и абсолютная лысина намекали на Черную Мессу. Ранджит Сингх демонстрировал свое отступничество всему свету. Жена его была евразийкой и католичкой, дети ходили в монастырскую школу, сам он, отрекшись от веры сикхов, стал убежденным агностиком. Занимал пост заместителя Протектора аборигенов, а задача его заключалась в наставлении маленьких человечков на путь истинный и в использовании их знания джунглей в борьбе с террористами, фактически, они никак не могли подвергнуться моральному разложению под влиянием коммунистов, но сильно поддавались более понятному и ощутимому разложению путем подкупа и награды из коммунистических фондов. Им нравились наручные часы и сигареты «Плейер»; жены их быстро привыкли к губной помаде и к лифчикам. Неизбежный процесс, к которому Краббе прибегал в классной комнате, распространялся даже на сердцевину змеистых, пиявочных джунглей. |