– На «Вершине Башни»?..

Да, давненько я не общался с Ястребом. «Адская кухня» – в десять; «Вершина Башни» – в полночь...

– Я там буду из‑за Эдны Сайлем.

Эдна Сайлем – старейшая Певица Нью‑Йорка.

Имя сенатора Аболафии в тот вечер уже мелькало надо мной световой полосой. И кроме того, в памяти всплыло имя Алексиса Спиннела; в одном из бесчисленных журналов, прочитанных мною от корки до корки в дороге с Марса, оно было связано с чертовски крупной суммой денег.

– Ну что ж, я с удовольствием повидаю Эдну еще разок, – небрежно бросил я. – Хотя она меня наверное не вспомнит.

Еще в самом начале знакомства с Ястребом я понял, что Спиннел и люди его круга, ведут некую игру. При этом победителем из игры выходит тот, кому удается собрать под одной крышей как можно больше городских Певцов. В Нью‑Йорке всего пять Певцов (он на втором месте с Лаксом, что на Япетусе). А на первом месте по количеству Певцов – Токио, там их семеро.

– Прием с двумя Певцами?

– Скорее с четырьмя, если... там буду и я. На бал в честь вступления мэра в должность приглашено четверо.

Я удивленно приподнял бровь.

– Эдна должна сообщить мне Слово. Сегодня ночью оно меняется.

– Ладно, – сказал я. – Не знаю, что там у тебя на уме, но я готов.

Я захлопнул портфель.

Мы побрели обратно, в сторону Таймс‑сквер. Когда мы дошли до Восьмой авеню и первого пластиплекса, Ястреб остановился.

– Одну минуту, – сказал он и застегнул куртку на все пуговицы. – Теперь порядок.

Пожалуй, лучшего прикрытия, чем прогулка с Певцом по улицам Нью‑Йорка (а еще два года назад я неоднократно задавался вопросом: не безумие ли это для человека моей профессии?) для человека моей профессии не найти.

Попытайтесь вспомнить, когда вы в последний раз видели, как сворачивает за угол Пятьдесят седьмой улицы ваш любимый актер объемного кино. Только честно. Узнали бы вы потом серую неприметную личность в твидовой куртке, плетущуюся на полшага позади знаменитости?

На Таймс‑сквер Ястреба узнавал каждый второй. При его молодости, траурном наряде, босых ногах с черными ступнями и блеклыми волосами, он был, вне всяких сомнений, самым колоритным из Певцов. Улыбки, подмигивания; а многие просто тыкали пальцами и таращили глаза.

– Не можешь ли ты сказать поточнее, кто именно из приглашенных туда в состоянии избавить меня от этого хлама?

– Понимаешь, Алексис страшно гордится, когда его принимают за авантюриста. Наверное, авантюристы поражают его воображение. Да и вообще, он в состоянии дать тебе гораздо больше, чем ты сможешь получить, торгуя ими в розницу на улице.

– Ты обратишь его внимание на то, что они краденые?

– Не исключено, что при таком замечании он заинтересуется еще больше.

– Что ж, так и будет, дружище.

Мы спустились в под‑под. Служащий в разменной будке собрался было не глядя взять у Ястреба монету, но, подняв голову, замер. Обалдело улыбаясь он пробормотал что‑то нечленораздельное и жестом разрешил нам войти.

– О, благодарю вас, – произнес Ястреб с таким неподдельным изумлением, как будто подобное происходит с ним впервые. (Два года назад он высказал мне одну мудрую мысль: «Как только я начну выглядеть соответственно своим запросам, все это тут же закончится». Я до сих пор не устаю удивляться тому, как он пользуется своей славой. Познакомившись с Эдной Сайлем, я тут же поделился с ней своими соображениями по этому поводу, и она так же простодушно ответила: «Но ведь на то мы и избранные!») В ярко‑освещенном вагоне мы уселись на длинное сиденье: Ястреб сложил руки на коленях и закинул ногу на ногу.