— Я так скучала по тебе! — шептала она ему в ухо. Он высоко поднял ее, кружил и тем самым распугивал ворон, которые улетали прочь, возмущенно каркая. Над парком звучал смех Изабеллы. Только когда группа гуляющих, откашлявшись, покачала головой, он отпустил ее. Изабелла взяла его под руку, и они присоединились к благовоспитанной веренице и гуляли в направлении дворца. И как будто этот жест испугал Томе и Беллу, неожиданно они были более смущены, более нерешительны, почти немного незнакомцы, которые должны найти общий язык.

— Как надолго ты сможешь остаться? — спросил Томас.

— Не долго. Как только стемнеет, я должна буду вернуться. Вечеринка у моей двоюродной бабушки… Мать, графиня. Как гостья из провинции, в которой бушевала бестия, меня будут демонстрировать повсюду. Я — редкость, с тех пор как горничная передала, что я могу спать только со светом от свечи. Я останусь до карнавального праздника в Париже.

Итак, еще почти два месяца! Это звучало как обещание.

— Лафонт передает тебе привет, — говорила дальше Изабелла. — И также другие.

— Что делают Адриен и Жан Хастель?

— Адриен хорошо это принял, мой брат нанял его псарем (прим. пер.: слуга на псарне, ухаживающий за собаками и участвующий в охоте). Он снова влюблен в девушку. Он говорит, что в этот раз серьезно, наверное. А Жан Хастель — вокруг него стало тихо. Он разочарован тем, что король так немилостиво его принял.

Томас слишком хорошо помнил, как трактирщик с одним из слуг графа д’Апхер хотел представить королю «верную» бестию. Это был разгар лета, только несколько недель после смерти Бастьена. Плохо подготовленное животное уже плохо пахло, когда хозяин таверны прибыл с ним в Версаль. Затем Жан Хастель и лакей д’Апхера были незамедлительно отосланы в Гефаудан с несколькими ливрами вознаграждения.

— В конце концов, за все это время было доказано, что это было за животное — никакого Хастеля, а также никакого д’Апхер, — сказала Изабелла. — И речь шла только о Жан-Жозефе. И не смотря ни на что, даже Хастель теперь рад, что дело может быльем порасти.

«Хастель». Даже в присутствии Томаса она не обозначила трактирщика как своего отца, и Томас знал, что она никогда не сделает это. Со временем правда будет исчезать.

«У нас всегда есть выбор», — думал он. — «Я решился на то, чтобы покинуть моего отца. И Изабелла решилась, что останется дочерью Аристида, кельта».

— А ты, Томас? Как у тебя дела в Париже? Твой отец помирился с тобой?

— Нет. И я также полагаю, что он не будет никогда этого делать, для этого я разочаровал его слишком глубоко. Ты видишь перед собой неимущего мужчину и больше не состоятельного наследника мануфактуры перчаток и еще гораздо меньшую надежду академии.

Он так часто репетировал ночами этот разговор, и, тем не менее, удивился тому, что мог произнести теперь эту правду так свободно.

— А что с графом, с племянницей которого ты должен был сочетаться браком? — спрашивала дальше осторожно Изабелла. — Я слышала, что дело рассматривалось даже судом?

— Ну, на Версаль я теперь могу теперь только позволить себе смотреть. И это, конечно же, продлиться еще два три года, пока я не выплачу компенсацию за разорванную помолвку и подготовительные расходы к свадьбе. Не говоря уже о разоренной карете моего отца. По ночам я работаю как писарь и рисую для газет, чтобы заработать деньги. Мне повезло, что твой брат заменил мне два рубина в ожерелье матери, иначе все прошло бы не так снисходительно.