Пафосные разоблачения, озвученные Бойлом в его статьях, в глазах общественности немедленно обрели оттенок наркотического бреда, а сама идея «заговора сенатора» стала казаться параноидальным кошмаром. В самом деле, мало ли какой задорной чепухи понапишет обдолбанный нарколыга, пусть он хоть самый талантливый журналист на свете (чем талантливее, тем интереснее напишет, кстати)!

Нетрудно понять с каким настроением члены Большого Жюри округа Монтгомери приступили к своей работе по исследованию доказательств причастности к убийству в Виллиске Уилльяма Мэнсфилда. Заседания Жюри продолжались в период 15–21 июля 1916 г., Жюри работало за закрытыми дверями, без допуска прессы. Выслушав показания свидетелей Уилкерсона, обстоятельно допросив самого Уилльяма Мэнсфилда и приняв во внимание массу разнородной информации, так или иначе связанной с версией о возможной причастности последнего к убийству в Виллиске, Большое Жюри постановило, что все обвинения в адрес Мэнсфилда должны быть отклонены за недоказанностью, а сам подозреваемый — освобождён.

Человек, обвиняемый в многочисленных убийствах на территории трёх штатов, вышел из здания муниципалитета с лучезарной улыбкой на лице и заявил журналистам, что хотел бы отоспаться в кровати с чистым постельным бельём.

Посрамление детектива Уилкерсона оказалось колоссальным. И притом, публичным! Но поражение не заставило его отступиться, а наоборот, подтолкнуло к активным и довольно неожиданным действиям. Детектив объявил, что приглашает жителей Виллиски на общее собрание, дабы рассказать подлинную историю о том, почему Большое Жюри отпустило Мэнсфилда.

Собрание это, с числом участников более тысячи человек, состоялось на большом лугу южнее Виллиски. Дабы возвышаться над морем голов, Джеймс Уилкерсон стал ногами на капот автомашины (в каком-то смысле предвосхитив нетленный образ Ульянова-Ленина на броневике у Финляндского вокзала) и произнёс зажигательную речь про коррупцию в округе Монтгомери. Детектив заявил, что сенатор Джонс скупил на корню членов Большого Жюри и оказывал беспримерное давление на следствие.

Время от времени Уилкерсон извлекал из нагрудного кармана стопку каких-то бумаг и потрясал ею в воздухе, сообщая зрителям, что это документы, способные полностью разоблачить сенатора-убийцу. В общем, театр одного актёра в лице Уилкерсона дал настоящее бесплатное представление, тем более успешное, что собрало оно сплошь благодарных зрителей. Монолог «оратора на капоте» периодически прерывался рёвом негодующей толпы, общее настроение которой в отношении сенатора Джонса было резко негативным. Уилкерсон просил поддержки общественности для ведения дальнейшей борьбы с сенатором, и общественность ему эту поддержку обещала, так что детектив мог быть доволен общим результатом устроенного им митинга.

Шериф округа, однако, не считал, что детектив ведёт себя правильно. Если собирать толпы мужиков, сплошь вооружённых «кольтами», «наганами» и «винчестерами», произносить перед ними провокационные спичи про коррупцию и гнусных народных представителей (избранных, кстати, сугубо демократическим путём), то так недолго докатиться и до жакерии. Или пугачёвщины. Хотя шериф, скорее всего, не знал таких умных слов, он всё же почувствовал напряжённость момента и без промедления вручил Уилкерсону предписание, запрещавшее устраивать общие собрания жителей Виллиски без разрешения муниципалитета как в самом городе, так и за его пределами.

Однако предписание шерифа, по сути своей, кстати, абсолютно правильное, лишь подлило масла в огонь, потому что явилось лишним подкреплением тезиса Уилкерсона о всевластии сенатора Джонса, подкупающего всех чиновников и затыкающего рты всем несогласным.