— Но вы страстная натура.

— Вы правы, — отвечала она. — Люди кажутся мне чуть теплыми, безразличными: они не живут…

Я почувствовал легкий укол в сердце:

— Ну так и я не живу.

— Вы однажды мне это говорили, — ответила она. — Но тут вы неправы, не совсем правы. Вы чрезмерны как в добрых, так и в злых чувствах; не признавать середины — это и значит жить. — Она взглянула на меня. — Причина вашей злости — протест.

— Вы не знаете меня, — сухо сказал я.

Она покраснела, и мы молча дошли до дверей заведения Дагорно. Мы спустились по лестнице в просторную залу с черными от копоти сводами; подавальщики в ярких колпаках сновали между столами, за которыми сидели шумные компании. Мы заняли столик в глубине зала, и я заказал ужин. Когда официант подал закуску и поставил передо мной небольшой кувшин розового вина, Марианна спросила:

— Почему вас злит, когда вы воображаете, что я думаю о вас хорошо?

— Я кажусь себе самозванцем.

— Вы щедро дарите нашему предприятию время, деньги и силы, разве не так?

— Мне это ничего не стоит, — ответил я.

— Вот истинное великодушие: вы отдаете все — и это кажется вам пустяком!

Я наполнил наши стаканы:

— Вы забыли недавние события?

— Нет, — отвечала она. — Но вы изменились.

— Люди никогда не меняются.

— Нет, я в это не верю. Если б люди не были способны меняться, все наши старания были бы бесполезны, — с живостью сказала она. Она посмотрела на меня. — Я уверена, что теперь вы не стали бы развлекаться, толкая человека к самоубийству.

— Вы правы… — пробормотал я.

— Вот видите!

Она поднесла ко рту кусочек пирога; она ела с сосредоточенностью дикого зверя и, несмотря на выверенную грацию движений, казалась волчицей, принявшей облик женщины; зубы ее хищно поблескивали. Как объяснить ей? Роль злодея меня больше не забавляла, но я не стал лучше: не добрый и не злой, не скупой и не щедрый. Она улыбнулась мне:

— Мне нравится здесь. А вам?

В другом конце зала пела молодая женщина, аккомпанируя себе на виоле; посетители дружно подхватывали припев. Мне всегда были ненавистны скопления народу, людской гам и взрывы хохота. Но Марианна улыбалась, и сейчас я не мог ненавидеть то, что рождало на ее губах эту улыбку.

— Мне тоже.

— Но вы совсем не едите, — упрекнула она меня. — Вы переутомили себя работой и потеряли аппетит.

— Вовсе нет.

Я переложил кусок пирога себе на тарелку. Мужчины вокруг меня ели и пили, и женщины улыбались им. Я тоже ел и пил, и мне улыбалась женщина. Теплая волна подкатила к моему сердцу. Можно подумать, я такой же, как они.

— У нее красивый голос, — сказала Марианна.

Музыкантша подошла к нашему столику; она пела, весело поглядывая на Марианну. Она сделала знак, и все запели вместе с ней. Чистый голос Марианны смешался с другими голосами, и она наклонилась ко мне:

— Пойте со всеми.

Что-то похожее на стыд сдавило мне горло: я никогда в жизни не пел с ними! Я оглядел залу. Они улыбались своим женщинам, они пели, и сердца их пылали; и в моем сердце тоже вспыхнул огонь. Пока он горел, ни прошлое, ни будущее не имело значения: какая разница, умрешь ты завтра, через сотню лет или не умрешь никогда? Один и тот же огонь. Я подумал: я живой человек, я такой же, как они.

И я запел с ними.

Это не так, думал я. Я не такой, как они… Наполовину укрывшись за колонной, я смотрел, как они танцевали. Вердье сжимал руку Марианны, иногда их тела соприкасались, он вдыхал ее запах; на ней было длинное синее платье с глубоким декольте, и мне хотелось стиснуть это хрупкое тело, но я стоял в оцепенении.