А значит – не пройдя жестокого военного отбора, они не все сориентируются под огнем. Может быть, я не прав, но все же придерживаюсь мнения следующего: умение уцелеть в бою – врожденное. Никакими полигонами и тренажами его не выработать. У кого чувство боя есть, к тому придет и все остальное. У кого этого чувства нет, к тому ничего прийти не успеет... И вот здесь, мне кажется, собрались обученные новобранцы.

    С чего я это взял? Так, из воздуха. Из оттенков.

    Если я ошибаюсь, то это будет мне очень дорого стоить.

    Итак, карты сданы.

    Двое моих лучших, Павлик Мартынчик и Юра Лохмачев, по древнему, давно недействующему канализационному туннелю – это же казармы, господа! солдатская же столовая! там же такие объемы эвакуации были! – пробрались в заброшенное бомбоубежище под этой самой столовой, ныне школой, и нашли вход. Судя по схеме, он ведет прямо в подвал, где держат заложников. Но верить этой схеме трудно, уже два раза мы ее ловили на неточностях. И все же, стараясь не шуметь, ребята открыли тяжелые двери и потрогали кирпичную кладку, которой заделан проем, – кажется, не слишком прочно. Во всяком случае, сквозь кладку хорошо слышна турецкая речь и плач ребятишек.

    Ждать сигнала, ребята.

    Еще двое наших, Матильда и Раис (за глаза – Раиса: слишком красив), впрягшись в ремни реактивных дельтапланов (взяты под честное слово в клубе моряков), ждут вон за тем домом. Им нужно четыре минуты, чтобы взлететь, развернуться и сесть на крышу школы.

    Я и Гаврик – атакуем в пешем строю. Точнее, проводим наземную атаку.

    Но до всего этого должно произойти еще немало драматических событий.

    Ага. Вот машут флажком. А вот пошел Хижняк. Умница: никаких белых флагов. Просто идет – один – и все.

    И только следом, шагах в двадцати, два офицера – в броне, но без автоматов.

    От школы навстречу им – пятеро. Всматриваюсь. Двоих бедняга шофер нарисовал.

    Причем так: вот этого усатого он указал у них первым и главным, а вот этого молодого хорька – шестеркой главного. Значит, трое, имевших дело с нашим шофером, остаются в здании и в переговорах не участвуют.

    Грех было сомневаться.

    Если я что-то понимаю, на переговоры пошел командир, но штаб – или некое идеологическое ядро – продолжает работать.

    Они останавливаются шагах в трех друг от друга – Хижняк и эта пятерка – и молча обмениваются знаками приветствия. Хижняк козыряет, командир террористов кланяется, скрестив руки.

    Я мог бы, конечно, слушать то, о чем они говорят... но это будет избыточная информация. Именно то, против чего я так долго борюсь. Есть знак, который Хижняк подаст, если сочтет, что штурм должен быть отменен. Вот и все.

    Минута. Полторы. Две. Знак не подается. Две с половиной... пора.

    Жму на кнопку передатчика.

    В бинокль видно, как в мундире на груди Хижняка образуется маленькая дырочка.

    Это срабатывает петарда. Она же издает слабый звук попадания прилетевшей издалека пули. Эта петарда была самым сложным элементом операции: пробить дырочку, без дыма и вспышки, без дурацких томатных брызг, которые так любят режиссеры и зрители... обман не должен обнаружиться еще с десяток секунд...

    Хижняк вздрагивает, смотрит на грудь, потом очень естественно подгибает колени и падает лицом вниз. На спине страшнее: дыра в мундире с ладонь, кровавые ошметки чего-то, розовая пена (знаю, сам приклеивал). Генерал делает попытку приподняться, но руки подгибаются, он валится уже окончательно, вытягивается и замирает.