«Какого еще снаряжения?» – подумал Литвин и тут же получил ответ:

    «Без усилителей физической активности».

    «Браслетов?»

    «Да. Это многофункциональные устройства. Не такие, как кафф, но тоже играют роль ключей».

    – Будь эти парни при всей амуниции, плохо бы мне пришлось, – буркнул Литвин с угрюмой усмешкой. – Ну, а что теперь? Надеюсь, я никого не пришиб? Последний вроде бы чувств лишился… Живой или как?

    «Летальных исходов нет. Хотя удар в нервный узел может быть причиной смерти».

    – Что за узел? Где он расположен?

    «Там, где череп сопрягается с позвонками шеи», – сообщил Корабль и умолк.

    Уязвимая точка, сообразил Литвин, пытаясь вспомнить, прикрыто ли это место доспехом. Но так или иначе было понятно, что стражам в полной сбруе он не конкурент. Отчетливо вспоминалось, как он налетел на олка при посадке в капсулу – будто бы в камень уткнулся. Бей, не бей, а все без пользы… Против лома нет приема.

    Крохотный экипаж стал плавно тормозить, затем остановился, и на повисшей в воздухе транспортной схеме вспыхнул огонек. Верхние трюмы, решил Литвин, уже немного разбиравшийся в топологии Корабля. Эти полости лежали над трубой конвертера и двумя огромными шахтами, в которых, как ему казалось, были смонтированы энергетические установки. Под этой машинерией тоже тянулись километровой длины ангары – нижние трюмы, симметричные с верхними. Само собой, понятия низа и верха являлись условностью; судя по гравитационным лифтам, тут управляли тяготением локально, в каждой точке внутреннего пространства.

    «Полость с разбитым кораблем – за выходной мембраной», – сообщил бесплотный голос, и Литвин, покинув капсулу, окунулся в беспросветный мрак.

    «Надеюсь, здесь нет охранников, – мелькнула мысль, а вдогонку за ней другая: – Как бы олки с речного бережка не подняли тревогу… Ты можешь их успокоить?»

    «Можно стереть воспоминания о случившемся».

    Литвин замер на половине шага.

    «Вот оно что! Ты манипулируешь человеческим сознанием? Памятью?»

    «В допустимых пределах. Это не полностью разумные фаата, а олки, низшие из тхо. Всего лишь олки».

    «Ты программируешь их разум?»

    «Нет, этим занимаются фаата. – И после паузы: – Возможна лишь небольшая корректировка, незаметная для симбионтов».

    «Что ж, действуй, – с этими словами Литвин зашагал в темноту, потом снова остановился. – Дай свет! Я ничего не вижу».

    Вверху разлилось неяркое зарево, осветившее ангар. В его гигантском чреве «Жаворонок» выглядел точно небольшая блестящая пуля в цилиндрической консервной банке. Он лежал на днище, без посадочных опор, и это было признаком беды; ощущение усиливали вдавленные пластины обоих бортов, разбитые орудийные башни, черные оспины на серебристой броне и протянувшаяся меж ними сетка трещин. Удар летевших с космической скоростью ледяных частиц пришелся наискось в верхнюю часть корпуса и смел локаторы, антенны дальней связи, лазерные батареи и стабилизатор. Здесь, в трюме пришельца, разрушение завершилось: корма с реакторным отсеком исчезла, а в бортовой броне зияли огромные дыры. «Жаворонок», птица с огненным хвостом, парившая среди звезд, был теперь мертв, как древний динозавр.

    – Срезали реактор, гады… взрывать нечего… – разочарованно пробормотал Литвин.