– Интересно, а что... – начал было Нишитцу, но тут глаза его блеснули.

– Не откажите дать старику автограф.

– Можешь изобразить его сам, кувшин с сакэ.

Бронзини внезапно почувствовал острую боль. Скосив глаза, он увидел, что в локоть ему впились острые ноги старого корейца.

– Всем будет легче, если ты уважишь просьбу этого человека, многозначительно проговорил Чиун.

– Для кого должна быть надпись? – неохотно проворчал Бронзини.

Нишитцу растянул губы в неживой улыбке и ответил:

– Для меня.

– Мог бы и сам догадаться. Что ж, почему бы и нет?

Взяв протянутые ручку и бумагу, Бронзини положил листок на ладонь, и, сделав росчерк, протянул его Немуро Нишитцу.

– Не забудь поздравить блестящего полководца с победой, – пихнул его локтем в бок Чиун.

– Что? Ах, да, – вспомнил Бронзини и протянул широкую ладонь. – Вы отлично сыграли свою роль.

Джиро Исудзу внезапно рванулся вперед, но Чиун выставил вперед обутую в сандалию ногу.

– Он вас не тронет, даю вам слово, – заверил он обоих японцев. – Для меня будет большой честью пожать руку Бронзини сану, – сказал Нишитцу, как только оправился от удивления, и протянул дрожащую руку в ответ. Бронзини вяло пожал ее.

– В качестве троянского коня вы были незаменимы, – с улыбкой добавил японец.

– Теперь понятно, откуда эта ноющая пустота внутри, – проворчал Бронзини, и неловко рассмеялся. – И что же дальше? Последний раз, когда мне довелось быть в роли военнопленного, я получил шесть миллионов долларов чистыми.

Немуро Нишитцу с недоверчиво моргнул.

– Они не смеются, – шепотом сообщил Бронзини Чиуну.

– Это потому, что шутить ты не умеешь. И это вовсе не съемочная площадка, пора бы понять даже своей недоразвитой головой.

– Вас отведут в безопасное место, – сказал Нишитцу, и дважды ударил в пол концом трости. Появившиеся двое солдат взяли Бронзини под руки.

– Вперед, – рявкнул Джиро Исудзу.

– А как же мое любимое «Средовать за нами», а, Джиро, детка? – уже в дверях спросил Бронзини.

– Что вы с ним сделаете? – поинтересовался Чиун, когда они с Нишитцу остались наедине.

– Это уже моя забота. Детей вам вскоре передадут.

– Мне понадобится транспорт, – сказал Чиун. – Достаточно большой, чтобы отвезти сразу всех в индейскую резервацию.

– Как вам угодно. А теперь, уходите, у меня много работы.

– Я в очередной раз готов выслушать ваши требования, – предложил Чиун.

– У меня и сейчас нет никаких требований. А сейчас, пожалуйста, уходите.

Чиун проследил взглядом за хрупким старым японцем, пока тот, прихрамывая, шел к столу. Губы его сжались, и, не говоря ни слова, он исчез, шурша развевающимися полами кимоно.

* * *

Конвоиры бросили Бартоломью Бронзини в кузов бронетранспортера и захлопнули за ним дверь. Бронзини остался в полной темноте, и почувствовал, как на него накатила волна страха, не имевшего ничего общего с боязнью за свою собственную жизнь.

Ехать пришлось долго, он даже подумал, что они, наверное, уже выехали из города. Наконец машина остановилась. Когда ведущая в кузов дверь открылась, свет резанул Бронзини по глазам. Очевидно, его конвоиры сочли, что он слишком медлит, и Бронзини бесцеремонно вытащили наружу. Некоторое время он моргал, привыкая к освещению. В лучах закатного солнца предметы отбрасывали длинные лиловые тени.

– Вперед, – рявкнул один из солдат.

Бронзини повели к сгрудившимся неподалеку строениям, на одном из которых виднелась вывеска «Юмская тюрьма музей».