Нюх Марвина умел различать столько разных запахов, сколько человеческий глаз распознает оттенков — около шестнадцати миллионов разных. К несчастью, собачьи мозги его располагали гораздо более ограниченным вокабуляром, и называть все эти запахи по именам он не умел, поэтому унюханное обрабатывал вот в каких понятиях: дохлые коты, много, дохлые люди, много, дохлые крысы, много, каки и писи, много вкусов, свежих нет, старик, которому давно пора помыться, — и при этом даже не задумывался. А вот остановил его у окна запах, опознать который он не мог, и на него у Марвина не было уместной реакции — новый запах: дохлый, а не дохлый. Какой-то немертвый. Вот это было страшно, а лизание собственных яиц его успокаивало и позволяло отвлечься от галеты, которую ему задолжали.

Ривера обвел помещение лучом фонарика. В подвале, судя по всему, пусто, если не считать куч мусора и толстого слоя пыли и пепла на полу, исчерченного отпечатками сотен кошачьих лап. На самом конце луча дергались Фуфел и Лазарь — они царапались в железную дверь.

— Из машины ломик надо взять, — сказал Ривера.

— Ты вот в этом туда полезешь? — уточнил Кавуто. — Прямо в костюме?

Ривера кивнул.

— Там что-то есть, кому-то из нас придется.

— Ты чертов герой, Ривера, вот ты кто. В камвольной шерсти и шелке — но герой.

— Да, и поэтому, а главное — ты в это окно не пролезешь.

— А вот и пролезу, — ответил Кавуто.

Через пять минут оба стояли посреди подвала, обмахивая пыль лучами своих дальнобойных «Верняков», словно водили безмолвными световыми мечами. Ривера первым пошел к стальной двери, на которую гвардейцы Императора бросались так, точно ее кто-то скотчем примотал к лисе.

— А ну живо заткнулись, парни! — рявкнул Ривера. К немалому его удивлению, Фуфел и Лазарь закрыли пасти и тихо сели рядышком.

Ривера обернулся к партнеру:

— Жуть какая.

— Ну, и славен будь Уилли Мейз, если эта жуть здесь одна такая. — Кавуто был глубоко верующим поклонником «Сан-Францисских гигантов» и всякий раз, проходя мимо стадиона, преклонял колена перед бронзовой статуей центрфилдера.

— Верно заметил, — кивнул Ривера. Он подергал дверь, и та не подалась, но по дуге, оставшейся в пыли и прахе, ясно было, что недавно ее открывали. — Ломик, — произнес инспектор.

Кавуто передал ему инструмент, а другой рукой тут же вытащил из наплечной кобуры смехотворно большой автоматический «орел пустыни» 50-го калибра.

— Ты когда опять эту штуку носить стал?

— Сразу после того, как в «Святом сердце» ты произнес слово на букву «в».

— Знаешь же, это их не остановит.

— Мне с ним спокойнее. Хочешь подержать, а я пока дверь вскрою?

— Если там… кто-то из… них засел, они будут в спячке, или как это у них называется. Сейчас день, не бросятся.

— Ну да, это на всякий случай — вдруг меморандум не дошел.

— Понял тебя. — Ривера сунул ломик в щель между дверью и косяком и навалился всем телом. С третьего толчка что-то треснуло, и дверь приоткрылась на дюйм. Фуфел и Лазарь немедленно вскочили и уткнулись носами в щель. Ривера оглянулся на Кавуто, тот кивнул, и Ривера распахнул дверь шире и отошел.